Ты кем себя воображаешь?

Съемка собрала приличную толпу зевак. Когда эпизод отсняли и актеры пошли под навес на палубе, чтобы накинуть пальто и выпить кофе, какая-то женщина из толпы потянулась к Розе и коснулась ее руки.

— Вы меня не вспомните, — сказала она, и Роза действительно ее не вспомнила.

Женщина заговорила про Кингстон, про ту пару, что тогда принимала гостей, даже про смерть Розиного кота. Роза узнала ее — это она тогда собиралась писать о самоубийцах. Но теперь женщина выглядела совсем по-другому — дорогой бежевый брючный костюм, на голове бело-бежевый шарф. Она уже не была потрепанной, жилистой, в бахроме, утратила бунтарский вид. Она представила Розе мужа, который хрюкнул, словно хотел сказать: «Если ты думаешь, что я начну вокруг тебя плясать, то сильно ошибаешься». Муж пошел куда-то, а женщина сказала:

— Бедный Симон. Он умер, как вам известно.

После этого она осведомилась, будут ли сегодня снимать еще что-нибудь. Роза знала, почему женщина об этом спрашивает. Она хотела затесаться в толпу на заднем плане — а может, и на переднем, — чтобы потом позвонить друзьям и сказать: меня будут показывать по телевизору. Если она станет звонить людям, которые были на той вечеринке, то ей придется сказать: она знает, что сериал — полная дребедень, но ее очень уговаривали и она решила сняться шутки ради.

— Умер?

Женщина сняла шарф, и ветер сдул ей волосы на лицо.

— Рак поджелудочной железы, — сказала она и встала лицом против ветра, чтобы опять намотать шарф на голову устраивающим ее образом.

Розе показалось, что женщина хитрит и знает больше, чем рассказывает.

— Не знаю, насколько хорошо вы были знакомы, — сказала женщина.

Может, она это нарочно — намекает Розе, что сама-то с Симоном была близка? Может быть, эта хитрость — на самом деле просьба о помощи, а может, попытка измерить степень Розиной победы или удивления. Женщина прижала подбородок к груди, завязывая шарф узлом.

— Очень печально, — уже деловито сказала она. — Печально. Он давно болел.

Кто-то звал Розу: ей пора было обратно на съемки. Девушка не бросилась в море. У них в сериале такого не случалось. Всегда что-нибудь такое грозило произойти, но в конце концов не происходило, разве что изредка, и то с эпизодическими или неприятными персонажами. Зрители доверялись авторам сериала и знали, что их оберегают от предсказуемых трагедий, а также от внезапных сдвигов, ставящих под вопрос весь сюжет, от беспорядка, что требует новых суждений и новых решений, требует распахнуть окно, за которым — неподобающий, навеки врезающийся в память пейзаж.

Смерть Симона показалась Розе именно таким беспорядком. Было нелепо и нечестно, что такое важное известие утаили и что Роза даже до сего дня могла считать себя единственным человеком, который по большому счету бессилен.

По буквам

В былые дни, в эпоху лавки, Фло говорила, что может определить, когда какая-нибудь женщина вот-вот съедет с катушек. Первым признаком часто служило что-то необычное на голове или на ногах. Хлопающие галоши среди лета. Резиновые сапоги или тяжелые мужские рабочие ботинки. Женщины могли объяснять это мозолями, но Фло-то знала. Это было нарочно, чтобы возвестить всему миру. Потом появлялись старая фетровая шляпа, рваный плащ в любую погоду, штаны, подпоясанные веревкой, драные шарфы неопределенного цвета, многослойные свитеры с распускающейся вязкой.

Часто дочь повторяла сценарий матери. Это сидит в человеке с самого начала. Волны безумия — они подступают, как прилив, неумолимые, как хихиканье, идут откуда-то из глубин и постепенно завладевают тобой полностью.

Они часто рассказывали Фло свои истории. Фло поддакивала: «Да неужели? Это просто стыд-позор!»

У меня пропала терка для овощей, и я знаю, кто ее взял.

Когда я раздеваюсь перед сном, приходит мужик и смотрит на меня. Я опускаю жалюзи, и тогда он подглядывает в щелку.

У меня украли два бурта картошки. Банку персиков, целых, консервированных. Хорошие утиные яйца.

Одну из этих женщин в конце концов увезли в окружной дом престарелых. Фло рассказывала, что первым делом ее там искупали. Потом подстригли ей волосы, отросшие, как копна сена. Персонал дома престарелых ожидал, что в волосах что-нибудь найдется — дохлая птица или мышиное гнездо со скелетиками мышат. Нашлись репьи, сухие листья и пчела — должно быть, запуталась и билась, пока не погибла. Срезав волосы ближе к корням, санитарки обнаружили старую холщовую шляпу. Она сопрела на голове у женщины, и волосы пробились через нее, как трава через проволочную сетку.

* * *

Фло завела привычку постоянно держать стол накрытым, чтобы не трудиться накрывать его каждый раз перед едой. Клеенка была липкая, на ней вырисовывались очертания тарелки и блюдца — отчетливые, как контуры картин на засаленной стене. Холодильник был полон едко пахнущих остатков, темных корок, мохнатых мелочей. Роза принялась за дело — чистила, скребла, шпарила кипятком. Иногда на кухню заявлялась Фло — тяжко ступая, опираясь на две палки. Она могла вообще не обратить внимания на Розу. Порой она брала кувшин с кленовым сиропом и пила из носика, будто вино. Она стала сладкоежкой, ее неудержимо тянуло на лакомства. Коричневый сахар ложками, кленовый сироп, консервированные пудинги, желе — сгустки сладости, скользящие в горло. Курить Фло бросила — видно, боялась пожара.

Однажды она сказала:

— Что вы там делаете за прилавком? Скажите, что вам нужно, и я достану.

Она думала, что кухня — это лавка.

— Я Роза, — медленно и громко произнесла Роза. — Мы на кухне. Я убираюсь на кухне.

Распорядок в кухонном царстве: установленный издавна, загадочный, эксцентричный, отражение самой Фло. Большая кастрюля — в духовке, средняя — под горшком для варки картофеля на угловой полке, маленькая — висит на гвозде у раковины. Дуршлаг — под раковиной. Посудные полотенца, вырезки из газеты, ножницы, формы для выпечки маффинов — все развешано на гвоздях. Стопки счетов и писем — на швейной машине, на полочке у телефона. Можно подумать, что их положили туда день-два назад, но на самом деле они были многолетней давности. Роза наткнулась на собственные письма, вымученно-оживленные. Ложные вестники, ложные нити, протянутые в потерянный период ее жизни.

— Роза уехала, — сказала Фло. У нее появилась привычка в расстройстве или неприятном удивлении выпячивать нижнюю губу. — Роза вышла замуж.

На следующее утро Роза встала и обнаружила на кухне переворот, словно кто-то взял огромную поварешку трясущейся рукой и все перемешал. Большую кастрюлю засунули в щель за холодильником; ложка для вынимания яиц из кипятка лежала вместе с посудными полотенцами, хлебный нож — в кадушке с мукой, сковородку вогнали, словно клин, между трубами под раковиной. Роза сделала Фло овсянку на завтрак, и Фло сказала:

— Вы та женщина, которую послали за мной приглядывать.

— Да.

— Вы не здешняя?

— Нет.

— У меня нет денег вам платить. Кто вас послал, тот пускай и платит.

Фло посыпала свою кашу коричневым сахаром, пока слой сахара не закрыл всю кашу, а потом разровняла его ложкой.

После завтрака она заметила разделочную доску — на ней Роза резала хлеб для тостов.

— Что эта штука здесь делает? Только путается у нас под руками! — веско заявила Фло, взяла доску и прошествовала из кухни — ну, насколько можно шествовать, когда опираешься на две клюки, — чтобы спрятать доску неизвестно где: может, под крышкой скамьи у пианино, а может, под ступеньками заднего крыльца.