Ты - наша
Шрифт:
Я вспоминаю все слухи, что ходят по универу про Лешку, и думаю, что, наверно, его тон и его поведение имеют под собой серьезные основания.
— Я сам зарабатываю, — бурчит Лис, выдыхая и уже не злясь, — давно уже. И отец не в курсе.
— Это ты так думаешь, — усмехается Камень, — чтобы Бешеный Лис не знал, чем его отпрыск занимается? Нихрена не поверю. А ты, Лисенок, наивняшка, оказывается…
— Ой, завали, — кривится Лис, откидываясь на сиденье и устало глядя в окно.
Только теперь замечаю, насколько он бледный. И на скуле — алеющее пятно ссадины. Утром ее не было. И вряд
— Папаша обрадовал? — Камень тоже замечает синяк, усмехается.
Лис кивает безрадостно.
— Рука тяжелая у Бешеного…
— Не называй его так, — говорит Лис, но, впрочем, без особого наезда, — он давно уже не Бешеный.
— Ага… В твоем мире может и так…
Я понимаю, что парни рассуждают о чем-то, мне недоступном, а спрашивать сейчас не стоит, вряд ли расскажут.
И говорю, неожиданно для себя самой, совсем другое.
— Я есть хочу…
61
Пицца невероятно большая, словно колесо у старинной телеги, из тех, что я когда-то в музее видела.
И пахнет умопомрачительно. И столько всего в ней: разные виды колбасы, мяса, помидоры, каперсы, а еще какие-то вкусненькие маринованные штуки, которых я никогда не пробовала раньше.
— Артишоки, мать их, — кривится Лис, отпивая сок из высокого стакана и наблюдая за тем, как я ем, — терпеть не могу!
— Не жри, — тут же реагирует Камень, подкладывая мне второй кусок пиццы в тарелку.
Я беру его и жадно кусаю с самого сочного, самого жирненького угла! И не могу удержаться от сладострастного стона. Бо-о-оже… Это невероятно…
Учитывая, что ела я с утра и чуть-чуть, а потом столько калорий потратила, что просто жуть, то сейчас ужасно, просто невозможно хочется есть!
И ничего мне не может помешать в утолении этой плотской жажды: ни горячие тела парней, усевшихся с двух сторон от меня на широком диване в кафе, куда мы зарулили сразу же, как только я жалобно попросила есть. Ни опасение, что нас тут могут увидеть, потому что местечко недалеко от универа, и, наверно, сюда приходят студенты.
Ни то, что сидим мы в общем зале, и надо бы мне вести себя поскромнее. В конце концов, для девушки правильна умеренность во всем, как говорила моя мама. Хотя… Я уже все возможные заповеди нарушила, а про умеренность вообще промолчим. И помянем ее. Тоже молча. Не чокаясь.
Мне сейчас решительно на все плевать.
Я хочу есть.
Нет, не так.
Я хочу ЖРАТЬ!
До рукотрясения, до голодного урчания в желудке! Боже, я так есть не хотела, даже когда мы всей семьей держали очистительный пост! Тогда как-то легче было, что ли…
А может, все дело в том, что я пиццу ем третий раз в жизни.
Дома еда всегда была простой, овощи, крупы, молочное, чуть-чуть мяса.
Что-то более интересное, сложное, считалось неправильным. Греховным.
Мы должны думать о душе, а не о теле!
В общаге я тоже не шиковала, конечно.
Так что эта пицца… М-м-м…
— Блять… — Лис неожиданно прижимается ко мне сильнее, кладет горячую ладонь на колено, ведет выше, жестко прихватывая между ног, — не стони так! У меня стоит до боли уже!
Я ойкаю, испуганно
таращу глаза и роняю пиццу на тарелку обратно.А Камень тут же, развернувшись так, чтоб перегородить своей широченной спиной нас с Лисом от возможного пристального внимания зала, рычит злобно и ревниво:
— А ну грабли убрал свои! Я, может, тоже хочу… Но терплю!
— А я не могу терпеть, — шипит Лис и внезапно кусает меня за шею! Чуть-чуть больно, но до дрожи приятно!
Вскрикиваю тихо и пытаюсь отодвинуться.
Лис не пускает, его пальцы, опытные, жесткие, что-то там делают такое внизу, прямо через джинсы, отчего меня сладким током пробивает по всему телу!
— Блять, — матерится Камень, а затем просто вытаскивает меня из лап Лиса и сажает себе на колени.
Лицом к столу.
Придвигает ближе тарелку с куском пиццы, перехватывает поперек талии так, чтоб полностью прижать к своей твердой груди.
Лис не успевает никак среагировать, только хлопает ресницами изумленно, а затем, осознав, что случилось, с досадой сжимает кулаки.
— Ешь, маленькая, — горячо шепчет мне на ухо Камень, — и поехали уже. А ты, рыжий урод, держи себя в руках, — обращается от холодно к Лису, злобно сверлящему нас взглядом, — сам говорил, что не надо палить девочку. Мы же не хотим, чтоб слухи хреновые ходили?
Я давлюсь пиццей, кашляю.
И порываюсь соскочить с коленей Лешки.
Мы сидим в общем зале, но в углу, так, что заметить нас можно, конечно, но только если прямо смотреть.
А я уверена, что на нас смотрят! И вовсе не из-за меня!
Камень и Лис привлекают внимание везде, где бы они ни оказались! И то, что сейчас произошло…
Конец моей репутации…
И без того от нее клочки остались, а тут уж…
— Не волнуйся, Вась, — правильно понимает меня Камень, — мы разберемся. Решим все.
— Что вы решите? — я тянусь за салфеткой, вытираю губы и пытаюсь вырваться из лап Камня.
То, что я чувствую сейчас под задницей… Неправильно. И страшновато, если честно. А еще — вообще неуместно.
— Как быть дальше, — Камень не замечает моих попыток в освобождение, держит крепко, но бережно и не больно. Его широченная ладонь, тяжелая, горячая, закрывает весь мой живот, от самого низа до груди, большой палец мягко двигается, поглаживая там, где начинается пояс бюстика.
— Да никак не быть! — внезапно я раздражаюсь, хотя эти поглаживания, эти взгляды, завистливо-ревнивые Лиса и тяжело-собственнические Камня, заводят, опять заставляют чувствовать то самое сногсшибательное томление во всем теле. Это тоже раздражает. — Я хочу поесть! А вы мне даже этого сделать не даете! Пусти меня! Я хочу сама сидеть! Я не кукла, чтоб таскать меня постоянно!
И снова дергаюсь в руках Камня. В этот раз уже без шуток. Злобно фырча.
И меня отпускают.
Позволяют спокойно сесть рядом, с другой стороны от Лешки. Смотрят, как я притягиваю к себе тарелку и пиццей. Как злобно кусаю сразу чуть ли не половину куска, запиваю соком.
И молчат.
В этом тягостном молчании я доедаю второй кусок.
Отставляю тарелку.
Откидываюсь на спинку дивана, складываю руки на груди и сурово смотрю на парней.
Вот теперь будем говорить.