Ты плоть, ты кровь моя
Шрифт:
– Ну, – сказала Кэтрин, поднимая свой бокал, – у меня сегодня есть что отметить, даже если тебе праздновать нечего.
– Так расскажи.
– Соревнования между графствами. Меня включили в команду.
– Отлично!
– Только не говори, что ты так мне и сказал.
– Я так тебе и сказал!
Кэтрин показала ему язык и на секунду превратилась в глазах Элдера в двенадцатилетнюю девчонку – длинноногую, неуклюжую, волосы заплетены в косичку, школьная форма сидит криво.
После кофе они вышли на улицу и чуть не налетели на какую-то смеющуюся пару, шедшую рука об руку им навстречу.
– Извините, –
– Привет, Кэт!
– Привет!
Ему было лет двадцать – кожаная куртка и джинсы; девушка, что была с ним, чуть моложе, волосы торчат какими-то сосульками над зеленой банданой, бежевые шелковистые штаны, усыпанный блестками топ. Улыбка молодого человека стала еще шире, когда он перевел взгляд с Кэтрин на стоявшего рядом Элдера.
– Это мой папа. Пап, это Алан. Он в нашей школе преподает.
– Рад познакомиться, мистер Элдер.
Элдер кивнул.
– Ладно, нам надо двигаться. Желаем хорошо провести вечер.
Элдер с Кэтрин постояли немного, глядя, как они переходят через улицу.
– Он и у тебя преподает? – спросил Элдер.
– Нет. – Кэтрин покачала головой. – В основном в младших классах. Французский и испанский.
– Симпатичная с ним девица, – заметил Элдер.
– Ага, – подтвердила Кэтрин. – Она из выпускного класса.
20
Пам не знала, сколько времени пробыла в таком положении – откинувшись назад на водительском сиденье и упершись головой в подголовник, с острием ножа Доналда, плотно прижатым к коже. Достаточно долго, чтобы ее дыхание вошло в норму, мелодия, доносившаяся из радио, сменилась на другую, более томную, совершенно не соответствующую ситуации. Ей не хотелось смотреть в сторону кабинетов инспекторов по делам условно освобожденных, где все еще горел свет. На другом конце стоянки дожидался хозяина «вольво» ее шефа. Если он сейчас закончит свои дела и выйдет наружу, он непременно увидит ее, ее силуэт за рулем, и подойдет, чтобы узнать, все ли в порядке.
Но ничего не случилось. Никто не вышел и не поспешил ей на помощь.
– Шейн, – сказала она спокойно, стараясь, чтобы голос звучал ровно, – пожалуйста, убери нож.
Он наклонился вперед, она ощутила его горячее дыхание на своей щеке и на ухе.
– Ни за что на свете!
– В этом нет никакой нужды.
– Я вам не верю.
– Но ты же пришел сюда.
– Айрин сказала, что вы мне поможете.
– Да, конечно, помогу. Но не таким же образом.
Она хотела повернуться, но острие ножа Доналда проткнуло ей кожу.
– Я же тебе говорила…
– Да ладно, сам знаю.
В тесном пространстве машины она чувствовала запах пота и страха, исходивший от него…
– Шейн, пойми, я не сделаю тебе ничего плохого, ничего, что могло бы тебе навредить. Убери свой нож, и давай просто поговорим. Спокойно поговорим. Можем пойти ко мне в кабинет…
– Нет!
– Ну хорошо, хорошо, поговорим здесь. Только нож убери.
– Откуда мне знать, что вам можно верить?
– А ты попробуй.
– Вы все врете!
– Нет, Шейн.
– И при первой возможности
сдадите меня в полицию!– И это неправда.
Вместо музыки из автомобильного радио раздались позывные радиостанции, потом мужской голос убедительно и доходчиво стал разъяснять преимущества страхования жизни.
– Шейн, – сказала Пам, – мне надо передвинуться.
– Нет!
– У меня спина затекла, болит ужасно. Мне просто надо выпрямиться, вот так. Вот и все.
Она видела его отражение в зеркале заднего вида, лицо побледневшее, встревоженное, капельки пота над бровями и на переносице.
– Шейн, – продолжала она, обращаясь к его отражению, – сестра же сказала тебе, что я попробую тебе помочь, и она совершенно права. Но прежде обязательно убери свой нож. Хорошо?
Из динамиков теперь понеслась мелодия «Стрит лайф», звонкая и веселая.
– Шейн?
Она задержала дыхание, когда нажим острия ослаб, а потом и вовсе исчез.
– Ладно, хорошо. А теперь я повернусь.
– Нет!
– Хорошо, тогда дай мне выключить радио. Нам будет лучше слышно друг друга.
Голос певца прервался на полуслове. В машине воцарилось молчание, нарушаемое лишь доносившимся издалека шумом уличного движения.
– Ну давайте, – сказал Шейн, – рассказывайте. Если собираетесь мне помочь, рассказывайте, что можете сделать.
У Пам в мозгу крутились разные варианты того, что ему можно наплести, и она колебалась, не до конца уверенная в том, что следует сказать. Нож этот еще, глупость какая… Что он себе думает? Даже если она никому ничего об этом не скажет, даже тогда последствия его поступка будут все равно достаточно неприятные.
– Видишь ли, – начала она наконец, – одно ты должен понять совершенно четко. После того, что ты сделал – сбежал из общежития и не вернулся к вечернему отбою, – твое досрочное освобождение обязательно будет аннулировано. И никто ничего с этим не сможет сделать.
– Хотите сказать, что мне придется вернуться в тюрягу.
– Да.
Он ударил кулаком в лобовое стекло:
– Тогда какой, на хрен, во всем этом смысл?!
– Смысл в том, что я могу помочь тебе разобраться в произошедшем. Попытаться понять причину твоего поступка. И помочь тебе объяснить ее себе и другим.
Доналд ничего не ответил, лишь чуть пошевельнулся.
– То, что ты убежал из общежития, – продолжала Пам, – произошло по какой-то причине, так? Тебе кто-то угрожал? Если это так, если ты считал, что это действительно опасно, ну, тогда, значит, мы имеем причину побега, не так ли?
– И это мне как-то поможет?
– Не совсем. Но я уверена, что Комиссия по досрочным освобождениям примет это во внимание.
– Вы им все расскажете.
– Да, полагаю, я смогу им объяснить…
– Вы им все расскажете. За меня. Все им объясните.
Пам перевела дыхание.
– Я представлю рапорт…
– Да не нужен мне этот траханый рапорт! – Нож опять приблизился к ее лицу.
– Хорошо-хорошо. Я могу переговорить с ними напрямую. Уверена, что смогу. Но вот что, Шейн, послушай. Это очень важно! Убери свой нож, прямо сейчас. Совсем убери. Или мне отдай. А потом тебе нужно пойти – если хочешь, я пойду вместе с тобой – в ближайший полицейский участок и сдаться.