Ты помнишь, товарищ… Воспоминания о Михаиле Светлове

– Ребята! Надо написать политсуд над дезертиром всевобуча! (Так называлась система военного обучения допризывников.)

Срок был дан короткий. Светлов и Ясный трудились напролет день и ночь. К утру политсуд был готов. Роли обвинителя, защитника, членов суда – все было написано ярко и живо. Убедительно и обоснованно звучал приговор.

«Премьера» политеуда состоялась в комсомольской ячейке паровозного депо станции Екатеринослав. Она прошла с успехом и была повторена на других предприятиях. За первым политеудом последовало еще несколько – антирелигиозные и пр.

Летом 1922 года работники губкома поселяются коммуной в 1-м Доме Советов. Поэтам отвели комнату на третьем этаже. Здесь же поместился завотделом губкома Гриша Овчаров, статный парень с черными усами, будущий литературный критик. В тесноте, да не в обиде. Одна койка на четверых. Спали на полу – совсем как в первом действии пьесы «Двадцать лет спустя». Только не было рояля и большой вешалки с перекладиной наверху.

Работая в газете, выполняя различные поручения губкома, Светлов продолжал писать стихи, делал поэтические «заготовки», обдумывал план будущей книжки. Одной из первых ласточек, оповещавших о наступлении весны комсомольской поэзии на Украине, явилась книжка Михаила Голодного «Сваи». К тому времени он уже стал харьковчанином. Светлов съездил в столицу республики, побывал в ЦК КСМУ, договорился об издании сборника своих стихов.

В 1923 году на книжных полках заняла свое место первая книга стихов Светлова – «Рельсы». А вскоре он и совсем переехал в Харьков, где заведовал литотделом журнала «Юный коммунар» и сотрудничал в журнале «Студент революции».

Я встретился с ним в солнечный октябрьский день на Мироносицкой улице, возле дома ЦК. За крепким рукопожатием последовали вопросы о родном городе, о друзьях и, как всегда, вопрос:

– Пишешь?

Я прочел стихотворение о червонном казаке. Одобрил.

– Давай напечатаю в «Юном коммунаре».

Однако, переехав в Харьков, Светлов так и не стал харьковчанином – он часто наезжал в Екатеринослав. В Харькове он принимал участие в составлении хрестоматии для школ ФЗУ – «Освобожденный труд». В Екатеринославе, в комнатке комсомольской коммуны, редактирует стихи А. Ясного, помогает ему подготовить к печати книгу «Каменья». Когда книга была готова, Светлов сам повез ее в Харьков и рекомендовал издательству ЦК КСМУ. Вскоре в поэтической рубрике появляется первый сборник стихов Александра Ясного.

Светлов в родном городе желанный гость. Он выступает в клубе «Юный пролетарий», в губпартшколе, на рабфаке Горного института. Вечера многолюдные и по-молодому шумные. Здесь Светлов впервые предстал перед нами как человек, чувствующий себя на эстраде в родной стихии. Все в той же шинели, словно приросшей к его плечам, расхаживал он по сцене и обрушивал громы и молнии на головы эстетствующих поэтов. Он рассказывал о становлении литературы Великого Октября, о ее комсомольском авангарде во главе с Безыменским и Жаровым.

В мае 1923 года Светлов приезжает в Екатеринослав вместе с Михаилом Голодным. Им предстоит разлука не только с родным городом, но и с Харьковом. Их тепло встретил и дружески беседовал с ними секретарь губкома КСМУ Василий Каменский (впоследствии поэт даст эту фамилию героям пьес «Двадцать лет спустя», братьям Налево и Направо). В. Каменский был всего на несколько лет старше Светлова и Голодного, но человек уже бывалый – металлург, красногвардеец, коммунист, авторитетный комсомольский вожак. Он советует поэтам учиться. Да и как могло быть иначе – В. Каменский сам пишет рассказы и статьи и знает, как трудно писать, не овладев знаниями.

И вот все трое – Светлов, Голодный и Ясный – с путевкой Екатеринославского губкома комсомола уезжают на учебу в Москву. Светлов становится студентом рабфака имени Покровского при Московском государственном университете.

ИЗ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК «ЗДОРОВО, СТАРИК!». Иван Рахилло

– Здорово, старик!

Это дружеская форма нашего комсомольского приветствия. «Здорово, старик, как поживает старуха?» – так мы приветствуем друг друга более сорока лет. Полвека. Так приветствовал нас Светлов.

– А теперь некоторые молодые не считают нужным с нами даже здороваться,- огорченно покачивает он головой.

– А между прочим в издательстве «Молодая гвардия» шел разговор об издании альманаха, посвященного сорокалетнему юбилею нашего молодогвардейского содружества.

– Давно пора. Многих уже недосчитываемся на дружеских перекличках: ни Артема, ни Коли Кузнецова, ни Голодного, ни Огурцова. Ясный и Алеша Платонов погибли на фронте. Надо писать историю, старик. Один наш собрат опубликовал тут свои воспоминания – ни о них, ни о нас, грешных, ни слова. У автора большой культик маленькой своей личности. Мы еще живы, а они уже несут заупокойный лом. Представляю, что они напишут, когда нас не будет на свете…

И вспомнилась наша далекая юность…

НАША ЮНОСТЬ

1922. Серый дом на Воздвиженке – здание ЦК комсомола. На пятом этаже, под самой крышей, живут Безыменский и Жаров. Небольшая, насквозь прокуренная комната. Сегодня – первое собрание литературного объединения «Молодая гвардия». Меня привел сюда ивановский поэт Серафим Огурцов, я только что демобилизовался из погранвойск. Народу немного: высокий, худощавый Безыменский, Жаров, Артем Веселый (крутолобый, в матросском бушлате, он работает за столом, не обращая никакого внимания ни на шум, ни на дым), кудрявый Сергей Малахов, два Алексея – Костерин и Платонов, оба морячки, бледный, малоразговорчивый, похожий на подростка архангельский паренек Георгий Шубин, Лагин с неизменной трубкой. И с раскрытой настежь грудью, в потертой кожаной куртке поэт с рабочей заставы Николай Кузнецов. От ЦК комсомола – Зоркий.

Позже в «Молодую гвардию» вступили и другие наши товарищи.

«СКИФЫ»

1923. Поварская, 52, вестибюль Литературного института. Нас, восьмерых, будет экзаменовать лично ректор – Валерий Яковлевич Брюсов. На лестничных площадках и в нишах стен пожелтевшие статуи обнаженных Венер и Афродит. Средневековые рыцари с тяжелыми мечами и в старинных доспехах. Ушедший мир. Мы – посланцы новой эпохи. Мы – скифы. В шинелях, матросских бушлатах, кожаных куртках. Мы видели войну, голод, восстания, хлебные продразверстки. Коммунизм уже не за горами. И вдруг нэп. Кричащие вывески частников. Толстопузые буржуи. Лихачи на дутых шинах.

Где-то… где-то… пляшут балерины, У кого-то в сердце васильки,- А вот я маячу у витрины И, скрипя, сжимаю кулаки!

Это стихи Бориса Ковынева. Михаил Голодный в поэтическом письме к друзьям-комсомольцам признается:

Да, мы смеемся здесь не так, Как мы смеялись раньше с вами. Бывает, заходя в кабак, Выходим с темными глазами…

Светлов воспринимал эпоху по-своему, «по-светловски»: