Ты помнишь, товарищ… Воспоминания о Михаиле Светлове

Ничего этого нет у Светлова. Он идет к освещенному юпитерами столику, как шел бы у себя дома – взять папиросы или выключить чайник. Костюм на нем выглажен не более тщательно, чем всегда. На своем творческом вечере он выглядит успокоительнобуднично, остается самим собой – ежедневным Светловым.

Сел за стол, надел очки – старенькая оправа, не модная, не массивная.

– Ну, так я буду читать стихи. А что мне еще остается делать?

Одни и в литературу входят торжественно-церемониальным маршем, под звуки фанфарных рецензий. А Светлов вошел в поэзию просто – без специального «визита» – и остался на долгие-долгие годы.

17 июня 1963 года. Ему шестьдесят лет. Утром я позвонил и сказал, что хочу его поздравить.

– А что такое?

– Но ведь вам шестьдесят лет.

– А! Да, верно.

– Как вы себя чувствуете?

– Не очень. Так… Не особенно.

В голосе – никакой юбилейной приподнятости, праздничности.

Есть поэты, которые держатся, раскланиваются, будто именно сегодня у них круглая дата. Светлов же и в круглую дату ведет себя так, словно он однофамилец того знаменитого поэта. Его популярность вроде никакого отношения к нему не имеет.

Большая поэтическая слава не может достучаться до его сознания.

Вообще во взаимоотношениях писателя со славой возможны по крайней мере три случая:

Писатель гоняется за нею, но безуспешно – она ускользает от него.

Писатель и слава взаимно увлечены, переживают бурный короткий роман.

И третий случай – самый редкий. Слава влюблена в него по уши, а он не обращает на нее ни малейшего внимания. Это – Светлов.

Марк Соболь рассказывает, как Михаил Аркадьевич вручил ему свою новую книжку стихов. Соболь раскрыл ее и похвалил портрет. Светлов удивился:

– Как, она с портретом?

Оказывается, сам он еще ее не раскрывал.

Однажды у него в комнате я стал рассматривать

«Вечернюю Москву» и увидел рецензию на постановку его пьесы-фантазии «Любовь к трем апельсинам». Я сказал:

– Здесь о вас пишут.

– Да, мне говорили, надо будет прочитать.

Все знают слова Станиславского: любите искусство в себе, а не себя в искусстве. Но такого спокойного отношения к себе в искусстве, как у Светлова, я не встречал ни у кого.

Каждый человек является чем-то. Но очень важно и характерно не только то, чем он является, а еще и как он относится к тому, чем является. Мало иметь достоинства – надо еще, чтобы они не вскружили голову обладателю.

Светлов владеет талантом быть самим собою, талантом естественности. И скромности. Причем здесь тоже возможны разные случаи. Скромность бывает демонстративная- человек с вызывающим видом уходит в тень, даже шумно убегает, чтобы на него скорее обратили внимание; скромность расчетливая, бьющая на эффект, вкрадчиво-выжидающая, провоцирующая и нервно изнемогающая от нетерпения.

Михаил Аркадьевич – действительно скромный человек, во всей изначальной прелести этого слова.

Вечером того же дня рождения, подходя к его квартире на Аэропортовской, я еще издали почувствовал, что там масса народу. Из окна кухни-комнаты на первом этаже выглядывало столько людей, что даже здесь, во дворе, чувствовалось, какая там давка. Я вошел, с трудом пробрался к юбиляру. Кругом все шумит, все дышит им, а он, с неопределенной улыбкой, лучиками морщинок у глаз, неуловимо печальный и уловимо добрый, как бы только наполовину присутствующий, о чем-то задумавшийся, ходит, улыбается всем и никому в частности.

Кто-то надел ему на шею заграничный галстук с игривой девицей, но даже это на нем выглядит мило и остроумно.

Этот человек, к которому не пристает ничто – ни сплетня, ни пошлость, он, как его зовут почти все, «Миша» 1*– мишень, в которую нельзя выстрелить. У него ничего нельзя отнять – он ничего не домогается. Ему нельзя ничего придать – с него и так хватает.

…Прибывают новые гости. Все роится, целуется с Михаилом Аркадьевичем, шепчется, пьет, поздравляет. Невозможно сконструировать из гостей хоть какое-нибудь литературное направление: Александр Бек, Ярослав Смеляков, Сергей Михалков, Римма Казакова, Михаил Луконин, Константин Ваншенкин, Виктор Гончаров, Георгий Радов, Василий Сухаревич, Константин

1*Одному молодому поэту, называвшему его Мишей, он сказал: «Ну к чему такие церемонии? Зовите меня просто Михаил Аркадьевич».

Лапин, актер Семен Гушанский – это ни во что не складывается, ничем не объединяется, кроме любви к Светлову.

Сам он говорит мало. Но каждый раз после его реплики- смех, и сразу переходят к новой теме, эта уже исчерпана. Светловская реплика напоминает веселый звоночек: когда печатаешь на машинке, он сигналит, что надо переходить на следующую строку. Так строится общий разговор: тук-тук-тук… дзинь!

– Вы знаете, я прочитала последний роман Н. Такой кошмарный язык, такой язык…

– Перевод с говяжьего.

Спорят о критике, который пишет весьма строго, брутально.

– А, он же считает, что недостатки других – это его достоинства.

О двух маститых литературоведах:

– Когда я их читаю, никак не могу понять, стоит ли мне читать книги, о которых они пишут. Все равно что по котлете представить себе, как выглядела живая корова, из которой эта котлета сделана.

Кто-то жалуется на безденежье.

– А у меня остался единственный рубль. Хочу сходить в нотариальную контору – снять с него копию.

Заходит речь о поэте, переставшем писать стихи, но занявшем крупную должность.

– От него удивительно пахнет президиумом…

Говорят о прозаике Н. Тут Светлов произносит совершенно загадочную фразу:

– Уверяю вас, он вовсе не такой дурак, каким он вам покажется, когда вы его хорошо узнаете.

Михаил Аркадьевич – неиссякаемый источник смеха, экстракт веселья,. А когда остаешься с ним один на один и спрашиваешь, как жизнь, настроение:

– Не важно. Так… Не особенно.

Очень тонкая перегородка отделяет его смех от невеселого. К людям он, как луна, обращен одной стороной. Но есть и другая, обратная.

…Время идет, но ряды гостей не редеют. Это не обычное застольное сборище, а скорее медленное шествие- уходят одни, появляются другие. «Поток приветствий» так силен и неиссякаем, что дверь уже не запирают – не имеет смысла.

Трудно представить себе, какое количество похвал, комплиментов, а главное – признаний в любви и симпатии падает на одну светловскую душу. Но сам он относится к этому спокойно. Когда кто-нибудь берет уж слишком высокую ноту восхваления, юбиляр сейчас же перебивает его шуткой, после чего высокопарность уже невозможна.