Ты постучишься в дверь мою
Шрифт:
— Ты же сама жена, мам. Как можешь говорить такое? Думаешь, я стану чужую семью разрушать? Да и вообще… Перестань мне Кира сватать. Мы взрослые люди. Он женатый человек. Я — вдова его друга. Мы не планируем что-то менять… Я не планирую, — уточнила, потому что Кир… Может по-другому думал, но обоюдности ждать не мог. Обоюдности она не дала бы.
— Я сама жена, Ксюша. Поэтому и говорю. Знаешь, сколько раз пытались подвинуть эту стену? — Нина груди коснулась, Ксюша же замерла почему-то. Впервые мама завела с ней подобный разговор. У них никогда не было тех совершенно доверительных отношений, о которых с придыханием рассказывают многие
— Ты говоришь ужасные вещи, мама. Я даже обсуждать это не хочу, — а главное, переходить не хотелось. Во всяком случае, Ксюше. Знать, что происходило (и происходит) между матерью и отцом, все ли у них так безоблачно, рассказывать, что происходило у них с Бродягой. Нет. Это все были табу, которых касаться не хотелось.
— Тогда объясни, зачем переезжаешь, если не хочешь обсуждать правду жизни…
Ксюша блеснула глазами, пытаясь все же сохранить спокойствие. Прекрасно понимала, что мать имеет в виду под «правдой жизни». Это был очередной заход издалека к теме «Бродяга сдох в объятьях какой-то шлюхи, а ты продолжаешь хранить ему верность, дура набитая». Любимая тема «любящей» тещи.
Ксюше даже казалось иногда, что мать ненавидела Ивана сильней, чем отец. Тот в какой-то момент хотя бы начал делать вид, что готов нормально общаться, когда у зятя пошли дела в гору в бизнесе, зауважал в какой-то степени, Нина же стояла на своем до последнего — не достоин и никогда не будет.
— У меня есть своя квартира. У меня есть свои привычки. У меня есть свои желания. Мне не пять лет и я не собираюсь отчитываться, мама, зачем переезжаю. Повторю еще раз: я благодарна вам с папой, что поддержали меня в трудную минуту. Но не пытайся убедить себя, что что-то поменялось с тех пор, когда мне было двадцать, мам… Ничего не поменялось… Я такая же…
Начинала Ксюша говорить так, будто чеканила каждое слово, интонация была сухой, голос уверенным, а последние пару фраз произнесла уже практически ласково. И сама вспомнила, как в двадцать уходила, и Нину заставила в тот день вернуться. Не самый простой для нее день…
Прошлое…
Ксюша забрасывала вещи в чемодан, испытывая небывалую эйфорию, заглушавшую все: чувство вины, осознание, что своим поведением делает больно матери и отцу, что не оправдывает их надежды, что идет наперекор…
Она уже перестрадала все это. Теперь же, увидев, как «тепло» они готовы принять ее выбор — Ваню — поняла, что страдала зря.
Это ее жизнь. И решения ее. И если она выбрала Ивана — они должны были принять. Хотя бы потому, что ни она сама, ни он ничего от них не просили, не хотели, не требовали, кроме шанса доказать — они все делают правильно.
Игорь с Ниной же восприняли его не просто в штыки. Первая же встреча обернулась скандалом. Таким, что теперь Ваня стоял на улице, курил… Игорь закрылся в кабинете, Нина же металась по дочкиной комнате, прося, моля, требуя…
— Да он же дикий, дочь! Да ты видела, как он на отца смотрел? Да он же тебя пришибет, если что-то поперек скажешь!
— Мама, — Ксюша пропускала слова мимо ушей. Спорить не было смысла. А видела… Да. Она все видела.
Видела, как отец смотрел на Бродягу, будто на навозную кучу, как мать
подколки отпускала, намекая на то, что для него умение вилкой орудовать — уже великий успех. Все видела… Все чувствовала… Только понять не могла, откуда в них столько желчи, откуда этот сраный снобизм? Откуда эта святая уверенность, что они лучше, что они для Ксюши важнее, что они «позволяют ей поиграться, а когда придет время — пресекут на корню, приведут ей нормального парня — ровню»?— Я не пущу тебя! — Нина в прямом смысле готова была лечь грудью на амбразуру. Сейчас амбразурой была дверь из комнаты дочери.
Мать руками ухватилась по разные стороны дверного косяка… Во взгляде решительность. Вот только истеричная. А у Ксюши — спокойная…
— Я через окно выйду. Ты меня знаешь…
— Забьем, значит. Я не пущу тебя к этому дикарю. Он тебе всю жизнь испортит! Ты не привыкла к этому. К нищете, к грубости… А он набухается с дружками — руку поднимет. Я не пущу тебя, дочь…
Это было бы смешно. Было бы, если бы не злило так сильно.
Нина судила о человеке, которого абсолютно не знала. Судила жестоко, безапелляционно, обвиняла во всех смертных грехах просто потому, что отличался. Что не стеснялся своих скромных пока возможностей, что не бросился кланяться в ножки и умолять, чтобы позволили целовать песок, по которому их дочь ходила, что не стал хамство терпеть…
— Я не спрашиваю тебя. Я все равно уйду.
И с каждым новым словом Ксюша только убеждалась в своей правоте. Ваня — тот самый. Единственный, который и ее понимает лучше всех, и она его… А родители… Даже не страшно было, что бесятся сейчас. По заслугам. Сами виноваты.
— Пусти ее, Нина, — они так увлеклись друг другом, что не заметили, как Игорь из кабинета вышел, чуть сзади в коридоре остановился.
Скулы напряжены, желваки ходят, взгляд острый… Редко когда таким бывает. А вот голос спокоен. Угрожающе спокоен.
— Нет, — настолько, что Нина обернулась даже, увидела выражение на лице мужа, сама побелела… Ксюша же не испугалась отчего-то.
Ей сейчас вообще ничего было не страшно. Пусть впереди абсолютная неопределенность. Пусть больше ни копейки с карточки не снимет, на которую отец ежемесячно круглую сумму зачисляет. Пусть жить ей придется в квартире, которая тоску навевает, но… Это все мелочи. Выбор-то правильный… В этом сомнений не было…
— Сама вернется. Просить будет. А мы подумаем, пускать ли…
Игорь говорил, глядя прямо в глаза дочери. Даже не бросал вызов, просто констатировал то, в чем не сомневался.
Он-то всякое в жизни повидал. И бродяг борзых. И принцесс глупых. Надеялся свою дочь от ошибок уберечь, но что поделаешь, если она упрямо хочет их совершать? Одну за другой. Драть коленки до крови, а потом рыдания сдерживать, чтобы он не мог сказать: «ну я же говорил, дочь, не беги так быстро…».
— Не попрошу… — Ксюша чемодан так и бросила в комнате.
Мимо онемевшей вдруг матери прошла, взглядом по лицу отца скользнула, вниз по лестнице, до ворот…
Ваня за ними стоял. Курил, бросал взгляды на дом…
Ксюша не выдержала, только рядом оказалась — тут же в объятья нырнула, дрожала вся, дышала прерывисто.
— Все хорошо, Ксюш… Все хорошо… Ты чего…
— Я сюда не вернусь больше, Вань… Они такие…
Она высвободилась, телефон достала, забросила обратно во двор…
— Пусть подавятся игрушками своими…
— Поехали, Принцесса. Тебе остыть надо…