Ты сеешь ветер
Шрифт:
Сунув руку в глубокий карман плаща, я нащупала там одну монету. Обязательный атрибут повседневной жизни всякого человека. У меня были и другие, но все они остались дома. Эту я хранила не для растраты, а как напоминание о том дне, когда я встретила того, кто выказал по отношению ко мне сердечность безо всякой на то причины, кто согрел мою кровь и открыл глаза.
Теперь мне было доподлинно известно: тот, кто однажды по-настоящему полюбил одного человека, тот может полюбить всех людей.
Но и этого было недостаточно.
Здравый смысл присутствовал во мне настолько естественно, что я даже не считала его даром богов.
Быть человеком означало быть
========== x ==========
— 1 —
У воды была небрежная память: картины, рождавшиеся перед моим взором, пребывали в постоянном движении, их контуры размывались, силуэты казались полупрозрачными. Стоило сфокусировать на чём-либо свой взгляд, как оно тут же растворялось в следующем событии.
Сначала я увидела высокое окно сиротского дома. Как много раз я представляла себе, что за ним кроется иной мир, что я могу перешагнуть через подоконник и оказаться там. В течение первых недель, проведённых в приюте, я засыпала с мыслями о том, какой вид будет открываться из окна моего дома. Разумеется, когда он у меня появится. Зелёные уголки. Сырой берег ручья, поросший травой. Край луговины. Недвижимое озеро.
Затем пришла память о сказках старой Алерты, нашей суровой смотрительницы. Не раз она говорила, что превыше всего в женщине ценится благочестие. Невинность — подлинная благодетель. В те времена смысл этих слов оставался для меня неясным. Что есть благочестие? А невинность? Все в чём-либо да виновны. А эти её глупые истории про дурёх и коварных мужчин? Чего только стоила её любимая назидательная сказка о девице, которая позабыла запереть на ночь дверь и была выкрадена разбойником. Алерта также любила пересказывать мифы, где прекрасные девы всегда представали объектами вожделения и преследования. Бесконечные любовные похождения Зевса и Посейдона, похищение Персефоны, безумства Диониса, путешествия истомного Эрота, не знающего покоя. Что ни сказка, то обязательно про угнетённую, униженную и обманутую женщину. Даже моя любимица Фетида, неприступная гордячка, посмевшая отказать верховным богам, в итоге покорилась воле мужчины, да ещё и смертного, единственным достоинством которого было дальнее родство с Зевсом и, пожалуй, волшебный меч, что подарили ему боги.
Не как на встречу с возлюбленной явился славный Пелей, а словно на решающую битву. Он и меч свой принёс, но держать при себе не стал, спрятал его в зарослях травы и затаился сам. Когда морская волна поднялась и из неё вышла Фетида, Пелей бросился на неё и обхватил своими могучими руками. Они боролись молча, но яростно. Чего она только ни делала, чтобы вырваться: принимала облик львицы и змеи, превращалась то в воду, то в огонь, и всё же Пелей не выпустил её. Измождённый, обожжённый, мокрый и истерзанный, он не дал ей уйти. Морская богиня сдалась — и ничто уже не могло разъединить их страстных объятий.
А затем славный герой вдруг опустился перед нереидой на колени.
«Будь мне другом, Вивиан. Не врагом, — сказал он ей. — Я шёл к тебе очень трудной дорогой и никогда тебя не отпущу. Никогда».
Тогда она ответила:
«Ни о чём у меня не спрашивай, король, и ни к чему меня не принуждай. Лучше люби меня, люби так, чтобы я забыла о стыде и не слышала гнева волн за твоей спиной».
Одна из девочек в приюте однажды спросила Алерту: разве мог обычный смертный совладать с огнём и водой? Старуха ответила, что Пелей никогда не был обычным, он приходился внуком самому громовержцу.
Нет, разумеется, он не мог, про себя рассуждала я, ни один герой не удержит в руках богиню, если только она сама того
не возжелает.Мне было интересно знать, что такого Алерте сделали все мужчины мира, раз она ощущала себя столь беспомощной перед ними?
В пересказе Мерлина миф о Фетиде и Пелее обрастал новыми интересными подробностями.
«В конце концов, прекрасная богиня оставила мужа и вернулась в дом своего отца Нерея», — рассказывал он, вдевая в мои волосы веточку шалфея.
«Почему?».
«Потому что нельзя получить любовь по праву завоевания».
«И всё же она даровала ему бессмертие, — возразила я. — Она попросила за него у богов. Назначенная цена была высока, но она заплатила её и сопроводила умирающего Пелея на лодке до самого острова Авалона, где он по сей день спит в ожидании дня великой нужды, когда ему придётся подняться вновь, чтобы спасти Британию».
Мерлин поднял на меня свои больные, тусклые глаза.
«Я думаю, это другая легенда, дитя».
Вперед! — исступленно подгонял меня барабан в груди, вперед! — к гибнущему в пламени войны Камелоту, серому бархату некогда плодородных полей, к закопчённому небу и чёрной растревоженной воде, в которой тонули красно-золотые драконьи знамёна. Идея Круглого Стола — идея смутная, каковы были все идеи демократии, спортивного духа или морали — канула в стылой небыли.
«Зачем ссориться, когда можно быть друзьями?».
«Мой бедный глупый король. Посмешище для своего двора».
Замок гудел, как улей, громкие голоса перекликались из коридора в коридор, бряцало оружие, топали сапоги — мужчины, до зубов вооруженные мечами, копьями, кинжалами, луками и стрелами, спешно собирались в поход. Все места за Круглым Столом пустовали. В Зале Совета не осталось никого, кроме троих: Артура, сэра Бедивера и светловолосого юноши, голову которого венчал серебряный обруч.
Сомнения и усталость томили короля. Его волосы поредели на висках и подёрнулись сединой, морщины стали глубже, кожа истончилась. У него было мирное лицо, а поблёкшие глаза выражали пугающее смирение.
«Должен ли я оставить Камелот и совершить это плавание? — спросил он, обращаясь скорее к самому себе. — Меня более не пленит слава Аттилы-гунна, я хочу мира своей земле, а не новой войны во имя отмщения».
«Сэр Ланселот посмел предать лучшего из людей, — юноша выступил вперёд. Его тёмные глаза гневно блеснули. — Он плюнул в протянутую ему руку. Он опорочил ваше доброе имя, отец, и должен быть казнён».
Артур мрачно взглянул на него. Он не снимал руки с рукояти своего меча, почти любовно очерчивая пальцами богато инкрустированное навершие. От него не укрылся взгляд, который юноша бросил на Экскалибур. Взгляд, выражавший жажду обладания.
«Ты скор на расправу, Тамезис».
«Позвольте предать себя одному — и будете преданы всеми! Это вопрос чести!», — запальчиво ответил тот, и его голос эхом разнёсся по пустому залу.
«А что насчёт твоей матери? — вдруг спросил Артур. — Какой бы приговор ты вынес ей, будь она здесь?».
«Моя мать озёрная ведьма. Как поступали с ведьмами в стародавние времена? Ей повезло, что Мерлин покровительствует ей».
Лицо короля дёрнулось в тщетно подавляемом волнении. Его набрякшие веки опустились, он склонил голову, и золотая корона тускло блеснула в утреннем свете.
«Будьте спокойны, отец, — ласковым тоном обратился к нему Тамезис. — Пока вы отсутствуете, я буду править от вашего имени. Править, как вы учили, — мудро и справедливо».
Небо над Каммланским полем^1 окрасилось багровым. В мертвенную тишину ворвался погребальный звон колокола.