Ты теперь моя
Шрифт:
Разговоры вокруг меня угасают.
И я слышу шаги. Точнее, звонкий перестук каблуков по выстланной плиткой площадке.
Что за черт?
Прищуриваюсь, когда из темноты выступает женская фигура. Прослеживая ее неторопливое приближение, невольно дыхание задерживаю. Чувствую, как растет набегами сердцебиение. Земли под ногами не ощущаю. Потому как… Узнаю походку, движения и изгибы значительно раньше, чем могу рассмотреть в сумраке лицо.
Этот образ вечной фреской на сердце высечен.
…«Если я тебя когда-нибудь положу, ты не обидишься? Не обижайся, пожалуйста».
Воспоминания разбивают сознание
Глаза в глаза.
Воздух вокруг нас разрывает. Расщепляет на радиоактивные атомы, в сотни раз превышающие дозу облучения, с которой я способен справиться. Эмоции шпарят кипятком. Жгучей волной слизывают кожу и до кости обваривают мясо.
…«Я хочу тебя положить».
Нет. Мужчину нельзя победить. Только убить. Она меня убила.
Глава 45
…лишь безумец был способен так влюбиться…
Долго не могу мигнуть. Слизистую огнем жжёт, но естественного движения не происходит. Опасаюсь, что за эти долбаные миллисекунды темноты Юля вновь исчезнет.
Юля… Моя Юлька… Моя… Юля… Моя…
Год я считал, что ее больше нет. Каждый чертов день засыпал и просыпался с этой планомерно выжирающей мозг мыслью. Кто-нибудь хотя бы примерно может себе это представить? Кто-нибудь…
Как такое возможно?
Я знал, что Юля села в тот треклятый Мерс! Видел ее на заднем сиденье. По сей день дословно помню, что говорил Костя. Она была там. Была! А позже эксперты на моих глазах выгребали обугленные останки. Именно я подтвердил, что одно из тел принадлежит моей жене.
Моя… Моя жена… Моя… Юля…
Весь этот адский год моей и оставалась. Сказал бы, что тенью за мной ходила. Да нет. Сам внутри ее носил.
Сейчас смотрю и глазам не верю.
Она. Живая. Дышащая. Из плоти и крови. Не очередное видение. Не морок. Не сон. Реальная. Точно такая же, и в то же время совсем другая. В первую встречу решил, что красивая. Сейчас же с болью подумал: нельзя быть такой красивой. Губительная эта красота. Какая-то аномальная, ненормальная, одуряющая.
— Матерь божья… — отмирает Сеня.
Хочу следом за ним выйти из оцепенения. А не получается. Юля тоже не справляется. Пытается казаться уверенной и холодной, но я-то вижу ее глаза. Живые они: горящие и сверкающие. Все, что внутри прячет, волей-неволей выплескивается. Мне на душу огнем ложится.
Как с ней разговаривать, если я даже находиться рядом не готов?
На куски разрывает. С дрожью, рычанием и дикими криками. Больно ли это? Убийственно. Жив ли я еще? Не уверен.
Слышу, как за спиной начинается шевеление. Братва во главе с Семеном, не создавая суеты, отступает. Тихо становится. Дыхание Юли, хоть и держит она недюжинную дистанцию, улавливаю.
Совершаю несколько шагов к ней, чтобы разрушить застывший между нами воздух. С такого расстояния, глаза в глаза, сердце еще надрывнее по швам трещит. И в какой-то миг, будто не выдержав давления крови, разрывается. Густой горячей массой с силой в ребра толкается.
Юля… Юлька…
У меня же, мать ее, после нее ни одной женщины не было. Ни к одной не прикоснулся.
Когда такой, как я, находит свою пару, вероятно, это тот самый роковой случай.
Я
же, мать вашу, как зверь. Я — зверь! Разорвать ее готов. За все сразу! За обман. За тишину. За все чувства, что она во мне поселила! Но больше всего за то, что сейчас так подставилась, позволив мне себя найти.Не стоило…
По периметру, будто сметая мои грешные мысли, расходится громкий звон колоколов. То ли из-за того, что храм совсем рядом, то ли просто потому, что все органы восприятия сейчас воспалены — эти звуки буквально оглушают.
В нашем случае кажется, словно конец света наступает. Ветер метет, колокол зазывает, вот-вот небо на землю рухнет — не будет, кому отпевать. Ну, и хрен с ним. Юлька, сучка, отпетая, а у меня, сволочи, душа такая черная — ничего не поможет.
В глаза ей смотрю и понимаю, что после этого самой дремучей тропой к ней пойду. Раз она такая живучая, ад переверну, но, мать ее, найду!
Польза от этого безбожного церковного вмешательства определенно следует. Когда звон стихает, я могу говорить, не опасаясь того, что вместо слов из груди вырвется рычание.
— Зачем ты это сделала?
— Так получилось.
Если бы мог, засмеялся. Но в тот момент, узнавая этот голос и легкость, которая припечатывает в грудь с не меньшей силой, чем кулак тяжеловеса, вдохнуть не сразу могу.
— Исчерпывающий ответ.
— А ты считаешь, что заслуживаешь большее?
Секунд десять себе даю, чтобы не просто выпад этот понять. Расщепить эмоции, с которыми он сделан, хочу.
— Охренеть как заслуживаю, Юля.
Глотку, словно наждаком, царапает ее имя, так давно его не произносил вслух. Она тоже вздрагивает и судорожно взгляд опускает, чтобы скрыть вспышку чувств, которую я успеваю заметить. Миг, а меня рвет на британский флаг.
— Сейчас зачем появилась? Юля? — новым хрипом заставляю ее поднять глаза. — Ты, мать твою, представляешь, какой механизм запустила? Зачем? Зачем ты позволила мне тебя найти?
Мой жесткий рев обрывается, когда Юля поднимает ладонь и кладет ее мне на щеку. Морщусь и сцепляю зубы, пытаясь удержать под контролем волну эмоций, которые взметает этот тактильный контакт. Хрен там! Все смывают. По груди сумасшедшей стаей разлетаются.
Она жива. Она жива. Она жива.
Я живой. Я живой. Я живой.
Неважно, где именно мы находимся. Кто стоит за спиной. Мир вокруг уже уничтожен. Только я и она.
По всем правилам повтор ощущений должен быть скупее и тусклее. Но мы с Юлей разрываем шаблон. Они ярче, безумнее, горячее. Вены перекручивает. Глаза выжигает. Сердце отбойником ходит.
Мать же ж твою, Юля…
Мне хочется привязать ее к себе. Приковать цепями. Намертво пришить. Чтобы никогда и никуда. Только вместе. Только вдвоем.
— Значит, уверена, что я тебе ничего не сделаю? — неосознанно прищуриваюсь, прорываясь через глаза ей в душу.
По ее частому громкому дыханию и бурному подъему грудной клетки предполагаю, что ее сердце колотится так же одержимо сильно, как мое собственное.
— Уверена.
Юля убирает ладонь и отступает. Чтобы позволить ей это сделать, мне приходится задействовать все резервные силы.
Зрительно не выпускаю. Когда еще на шаг отходит, следом двигаюсь.
— Стой! Стой, Юля, — бросаю резко, с ненамеренной грубостью. — Помнишь, чему я учил, если зверь уже рядом?