Ты знаешь, что хочешь этого

Конечно, она не собиралась встречаться с этим кошмарным стремным Чарли в парке, да еще в полночь, но все-таки, когда подруга из лучших позвонила ей, чтобы попросить принести на вечеринку диск с «Грязными танцами», она сказала, что все-таки не сможет прийти, потому что у нее болит живот. При мысли о том, как ее лучшие подруги будут хихикать, и обнимать своих плюшевых мишек, и играть в «Легкая как перышко, твердая как доска», ей хотелось кого-нибудь пнуть, но и живот у нее вроде как болел. Потом она думала, что, может быть, и надо было пойти, потому что, глядя, как мама с папой и младшим братиком сидят в кухне за столом и едят лазанью, она разозлилась еще сильнее.

– Мам, пап, – сказала она. – Мне просто интересно. Вы когда-нибудь слышали про Чарли Мэнсона?

Мама и папа слышали про Чарли Мэнсона, но не хотели говорить об этом за столом. Джессика думала, не позвонить ли Кортни и Шэннон, узнать, что они собираются делать, но потом она представила, как они захотят выбраться из дома покурить, а на улице ей сегодня хотелось быть в последнюю очередь – там ее мог отыскать Чарли. Может быть, лучше всего просто остаться дома. Дом для нее был самым безопасным местом, потому что Чарли не знал, где она живет, и даже если он ее выследил, – чего он почти наверняка не делал, – у них стояла очень крутая система охраны, которую установил после переезда папа, и это не считая собаки, Боско, метиса немецкой овчарки, который не любил никого, кроме тех, кого знал с тех пор, как был щенком. Ей ничего не грозило. Она была в безопасности. Она ни в коем случае не собиралась на встречу к Чарли в полночь в парке, и ей ничего не угрожало.

После ужина мама включила кино, и, когда пробило десять, Джессика подумала о том первом разе, когда увидела Чарли, и подумала, что он из скейтеров, и о его вопросах про альбом Guns N’Roses, и о том, как ему нравилась музыка. Она вспомнила, как он раскачивался под песню, которую она ему поставила, прижимая ладони к наушникам, и о том, что она почувствовала, когда он коснулся ее лица, и о том, какие голубые у него глаза. О кассете она тоже подумала, та так и лежала на дне ее рюкзака, и Джессика гадала, что случится, если он за ней придет. Задумалась она и о том, что случится, если она пойдет в парк отдать ему кассету и сказать, какая песня ей понравилась больше всего, и позволит ему вести себя, куда он пожелает.

Ее мама, папа и братик заснули на диване, не досмотрев кино. Так в их доме случалось довольно часто, и обычно ее это страшно раздражало, но сегодня она вдруг поняла, что сейчас заплачет. Она смотрела на маму, на ее дурацкую стрижку перышками, из-за которой она была похожа на перепуганную старую птицу, на отца, храпевшего сквозь усы, на братика в пижаме с черепашками-ниндзя. Что бы они подумали, если бы знали, что к ней вязался какой-то гадкий с виду мужик, мужик, который сунул ей в рот свой грязный палец и считал, что убийства, совершенные Мэнсоном, это лучшее, что было в мире? Мама с папой так расстроились бы. Они бы испугались. От этой мысли она испытала прилив храбрости и, когда кончилось кино, не стала их будить и говорить, чтобы шли уже спать, а пошла к себе, взяла подушку и одеяло и вернулась на диван. Она охраняла себя, маму, отца и братика, пока благополучно не миновала полночь, а когда часы закончили бить, натянула одеяло до подбородка и завершила свое бдение, напевая про себя: «Пошел ты, Чарли, пошел ты, пошел ты».

На следующий вечер они всей семьей смотрели новости, и первый же сюжет оказался о девочке, ровеснице Джессики, с такими же волосами и веснушками, которую вытащил из комнаты на вечеринке с ночевкой мужчина с ножом, мужчина, чье лицо на плакате «Разыскивается» было пугающе знакомым.

Родителям Джессики понадобился почти час, чтобы вытянуть из нее всю историю и отделить важное от истерических всхлипываний об Акселе Роузе и Чарльзе Мэнсоне, но, когда они в конце концов поняли, что она пыталась им рассказать про мужчину, и парк, и вечеринку, они позвонили в полицию. Еще два часа ушло на то, чтобы связаться с кем-то в участке, потому что похищение Полли быстро превратилось в самое страшное преступление в округе Сонома, и уже пошла лавина звонков от психов, журналистов и экстрасенсов.

Сорок восемь часов спустя Джессику навестили дома две дамы-полицейских, и в ходе опроса полиция выяснила, что, хотя Джессика и не знала настоящего имени своего преследователя, он дал ей кассету, которую трогал грязными руками, и положил кассету в футляр, а потом дал Джессике, и кассета все еще лежит в ее школьном рюкзаке. Они пошли в полицейскую машину, принесли белые резиновые перчатки, пинцеты и пакеты для улик и забрали у нее кассету; с серьезными лицами поблагодарили и сказали родителям Джессики, что скоро с ними свяжутся.

Шли месяцы; больше четырех тысяч человек обшаривали каждый дюйм округа Сонома, зовя Полли, черно-белые плакаты с ее школьной фотографией были наклеены на все стены, деревья и столбы в штате Калифорния. Какое-то время казалось, что единственное, о чем может говорить вся страна, это то, что случилось с Полли, и Джессика была уверена, что скоро полицейские вернутся и подтвердят, что она виновна, выставят ее на всеобщее обозрение – девочку, которая встретилась с похитителем и приманила зло. Но когда полиция в конце концов нашла Полли в неглубокой могиле возле шоссе 101, выяснилось, что человек, который ее убил, был стариком, чье сходство с Чарли на плакате было просто игрой – воображения Джессики или света.

Почти год спустя в дом Джессики пришел желтый конверт, обратным адресом значился полицейский участок в Петалуме. Джессика была уверена, что там кассета, которую ей дал Чарли, но родители схватили его первыми, она даже заглянуть не успела, и больше она ни кассету, ни конверт не видела.

К четырнадцатому своему дню рождения Джессика поняла, что ошиблась, что Чарли не приходил за ней и не взял вместо нее Полли, что это было просто совпадение. Тем не менее она до конца детства продолжала верить, что то, что случилось с Полли, и то, что случилось с ней, каким-то образом связано – если не строгими фактами, то каким-то притяжением, которое проходит под поверхностью вещей.

Поступив в колледж и уехав из дома, Джессика начала считать, что порыв связать собственный опыт с тем, что произошло с Полли, родился из детской поглощенности собой, из желания видеть себя центром, вокруг которого вращается вселенная. Тогда Джессика видела это так: человек, убивший Полли, был сверхновой, огромной и сокрушительной злой силой, а Чарли – просто незначительным карликом. С той точки, откуда она смотрела, будучи моложе, малое близкое и огромное далекое могли ненадолго показаться одинаково яркими – но то была всего лишь иллюзия.

В итоге, говорила себе Джессика, она легко отделалась. В конце концов, единственным вредом, который принес ей Чарли, была крошечная царапина на задней стенке горла, которую она то ли придумала, то ли нет. По сравнению с тем, что случилось с Полли, – по сравнению с бесконечным числом дурного, что случалось во вселенной, – ее соприкосновение со злом было лишь крошечной искоркой, почти неразличимой на фоне водоворота созвездий, состоящих из более ярких звезд.

И все же, даже выйдя замуж и заведя своих детей, даже уехав из Калифорнии, Джессика с трудом засыпала, пока не минует полночь. Пока ее дочки-близнецы мирно спали в комнате, примыкавшей к ее спальне, она стояла у окна, глядя в огромную, страшную, испещренную светом ночь, и ловила себя на том, что гадает, там ли по-прежнему Чарли, ждет ли он ее в парке.

Сардинки

Марла в первый раз после Происшествия выбралась на вечернее вино с другими мамочками. Тилли играет снаружи с другими девочками, все беды, судя по всему, забыты, но Марла смакует обиду вместе с мерло. Она чувствует, как скребется внутри злость, заклинившая там, где сходятся половины грудной клетки.

– Мы так рады, что вы с Тилли сегодня выбрались, – говорит Кэрол, обнимая винный бокал в потеках обеими ладонями.

Ногти у нее короткие и квадратные, срезаны почти до мяса.