Ты знаешь истину – иди и проповедуй!

Оставив документы разложенными на столе, Мэтр спустился на кухню. Работать с этими документами прямо сейчас ему было трудно, требовалось какое-то время, чтобы сформировать поток мыслей и определить своё отношение к прочитанному. Ему очень хотелось отбросить всё это как сущую бессмыслицу, несмотря на то что он почувствовал, что за этим есть нечто могучее, реальное и действенное. Обычно скрытая или скрываемая, другая сторона мировой истории раскрывала себя. Это открывалось и обозначалось в подтексте как интуитивное, не вполне осознанное ощущение. Мэтр понимал, что выразить нечто подобное прямой человеческой речью не представлялось возможным. Однако это было слишком. Пророчества охватывали историю мира как минимум на следующие пятьсот лет…

Мэтр достал бутылку мерло, сделал себе стейк, сервировав его овощами, размороженными в микроволновой печи, и приступил к ужину. Было уже около семи вечера, а думать о спасении мира на пустой желудок не хотелось. Закончив ужин, он взял сигарету и направился во внутренний дворик. Возле тумбочки с телефоном он остановился, на автоответчике было несколько новых сообщений. Одно из них было от Шарля Бернье, давнишнего знакомого Ноэля, работавшего в министерстве иммиграции Квебека. Шарль сообщал, что направил Мэтру копии любопытных документов, имеющихся в его распоряжении, и что он заранее благодарен за любой совет, и, если Мэтра это не затруднит, хотел бы с ним встретиться и поговорить. Мэтр почувствовал, что в голосе Шарля звучала неуверенность, что было ему вовсе не свойственно.

Последнее сообщение было от Эмили: «Ноэль, я была в твоём кабинете и поняла то, что ты скрываешь от меня, а может быть, и от самого себя. Нет, это не твой мир, куда ты меня упорно не пускал. Я видела портрет твоей матери и поняла, почему ты никого не хочешь к себе приблизить. Я не хочу говорить ничего более этого. Твоя мать всё ещё живёт в этом доме, и здесь нет места для другой женщины. Ноэль, ты не можешь стать самим собой, ты всё ещё ребёнок. Прощай!»

Это сообщение Ноэль стёр. Оно его не интересовало.

5

Документы были получены министерством иммиграции от адвоката истца в феврале 1994 года. Они пролежали в комитете по делам беженцев почти пол год а, дожидаясь своей очереди. Шарль Бернье получил их на руки для ознакомления за три недели до назначенной даты слушания. Суть дела сводилась к следующему. Перед выборами 1992 года в Израиле возникла религиозно-политическая организация, называвшая себя реформистским обществом. Активное ядро этой организации составляли около десяти человек. Организация распространяла литературу и проводила митинги. Деятельность организации в основном осуществлялась в Хайфе и Иерусалиме. После окончания выборов на активных членов организации было оказано давление со стороны крайне правых, националистически настроенных группировок, и не без участия правительственных организаций. В конце января 1994 года он вынужден был покинуть Израиль.

Из персональной информационной формы следовало, что он родился и получил образование в бывшем Советском Союзе. Иммигрировал в Израиль в октябре 1987 года. Работал в сервисном отделе крупной электронной компании. Паспорт выдан 12 марта 1990 года в Хайфе, срок действия до 11 марта 1995 года. Отметки в паспорте показывали, что он побывал в некоторых азиатских странах, Южной Африке и в Европе.

В деле также были копии удостоверения личности, международных водительских прав и свидетельства о рождении.

В отдельной папке были собраны документы, подтверждающие историю. В основном это были копии газетных и журнальных статей. Их можно было расценивать как косвенные доказательства. Кроме этого, в папке находились образцы литературы, распространяемой обществом, со ссылками на первоисточники. Вся литература была отпечатана на компьютере и размножена на ксероксе, кроме трех брошюр, отпечатанных типографским способом. Одна называлась «Духовная история человечества», другая – «Иудаизм и цивилизация», третья – «Апокалипсис, или завершение творения». Типография указана не была, брошюры были отпечатаны на русском и иврите, переводы на английский прилагались. История Бернье не понравилась, хотя в целом она и казалась правдоподобной, но отдельные факты вызывали у него сомнения. Бернье провёл собственное расследование на основании документов, имеющихся в распоряжении министерства иммиграции. Прямых доказательств существования данной организации он не обнаружил. Бернье ещё раз просмотрел имеющиеся в деле документы, но на этот раз он пошёл дальше и пролистал брошюры. Речь в них шла о некой «духовной революции», дальше Бернье читать не стал. От всех «революционеров» попахивало террором и насилием, а в это время было издано специальное постановление министра иммиграции Канады, требующее от иммиграционных чиновников предотвратить проникновение на территорию Канады членов террористических и подобных им организаций и дающее право на немедленную их депортацию. Кроме того, Бернье был консерватором и пессимистом, и само слово «революция» ему не очень нравилось, несмотря на то что в конце шестидесятых годов он сам принимал участие в студенческих волнениях в Париже, где молодой Шарль Бернье изучал международное право. Шарлю были совершенно безразличны мотивы этих выступлений, он принимал участие в них просто так, за кампанию, чтобы друзья не могли считать его трусом. Но об этих «грехах» своей молодости он старался не вспоминать. Бернье решил не разбираться и не рисковать. Случаев, когда люди с темным прошлым получали в Канаде статус беженца, было немало. Достаточно того, что этот человек был членом какой-то неизвестной организации, что само по себе весьма подозрительно. Бернье решил, что закончит это дело часа за полтора, и назначил судебное заседание на послеобеденное время. До обеда у него было назначено рассмотрение дела беженца из Гаити, решение по этому делу казалось очевидным. Всё бы так и произошло, но вмешалась случайность.

При слушании первого дела всплыли любопытные подробности политической ситуации в стране, и оно слегка затянулось. За время первого слушания Бернье устал и решил дать себе немного отдохнуть. Он курил в фойе перед комнатой переводчиков, когда Мими Боливо, адвокат, взявшая на себя его защиту, обеспокоенная тем, что прошло уже полчаса после назначенного времени, а её и её подзащитного не приглашают в комнату суда, нашла Бернье. Бернье знал Мими лет десять. О том, что Бернье будет вести этот суд, Мими узнала только пять минут назад в приемной, адвокаты никогда не знали заранее, кто из членов комитета по делам беженцев будет вести дело.

– Ну, что ты мне там приготовила? – приветствовал её Бернье.

Мими, чуть-чуть улыбаясь, пожала плечами:

– Увидишь, он со странностями, но производит приятное впечатление.

– Ты ему веришь?

– В общем, да.

– Что он из себя представляет?

– Это трудно определить, он очень неглуп.

– Где он сейчас?

– Сидит в приемной.

– Побудь здесь, я сейчас вернусь.

Движимый каким-то неизвестным порывом, а может быть просто любопытством, Бернье вышел в приемную суда, чтобы взглянуть на того, с кем ему предстояло сразиться. Для Бернье суд был поединком, в котором он наслаждался победами своего ума. Бернье от природы был хитер и проницателен. За годы работы в иммиграционном суде у него появилось почти безошибочное чутье. Он мог с первого взгляда понять человека и отделить его правду от его лжи. Кроме того, он обладал реакцией биржевого игрока и цепкостью налогового инспектора. Под его проницательным взглядом даже некоторые его коллеги чувствовали себя неуютно. Стоило Бернье на суде уловить малейшую фальшь или небольшое преувеличение, как он тут же находил какое-либо слабое место в рассказе беженца и задавал каверзный вопрос. Бернье не был зловредным человеком, он просто развлекался, в конце концов, работа судьи – это такая же скучная вещь, как и всякая другая работа.

Суд должен был проходить в старом здании на De La Gauchetiere. Приемная представляла собой небольшую угловую комнату с длинной вешалкой для верхней одежды и несколькими рядами дешевых кресел. Бернье был настолько уверен в себе, что не потрудился как следует изучить дело и запомнить фотографии, имеющиеся в нем. И когда Бернье остановился перед первым рядом кресел, то он вдруг обнаружил, что не может его найти. Бернье обвел взглядом всю комнату. В ней было человек пятнадцать: две семьи с детьми, молодая пара, находящаяся в состоянии напряженного ожидания, три женщины и несколько одиноких мужчин, но среди них не было никого, кто бы подходил по возрасту и был бы похож на беженца.

Бернье довольно громко назвал его имя. Вдруг чуть ли не из-под его руки ему тихо ответили: «It’s me» [2] . Бернье повернулся, говорил человек, на которого Бернье вовсе не обратил никакого внимания, приняв его за какого-то неизвестного ему адвоката или его помощника.

Человек, сидящий в кресле в двух шагах от Шарля Бернье, был настолько сконцентрирован и погружён в себя, что, отвечая Бернье, даже не повернулся в его сторону. Он сосредоточенно смотрел прямо перед собой, как будто внимательно слушая кого-то. Наконец его взгляд оторвался от невидимого собеседника, и он с любопытством посмотрел на Бернье. Глаза их встретились. Несколько мгновений они пристально смотрели друг на друга. И вдруг Бернье забыл, куда и зачем он пришёл, он застыл словно загипнотизированный, словно притянутый каким-то вращающимся светящимся магнитом. Вот так однажды в детстве он смотрел на играющие блики солнечного света в переливающихся струйках ручейка и ни о чём не думал, в нём звучала журчащая, чарующая музыка весеннего говора пробудившейся природы, её нельзя было услышать, она звучала в самом Бернье. Но сейчас Бернье не мог ничего услышать, он даже и не пытался что-либо уловить, он не мог, да и не желал этого. Он только почувствовал, как его контрови овладел им; легко вобрал в себя мягкий и податливый, как бы вновь ставший детским рассудок Бернье и на какую-то долю секунды соединился с ним. Ошеломленный Бернье не успел даже подумать о самозащите, как он как бы вошёл в него, ощутил и понял всё и, тут же потеряв к Бернье всякий интерес, отпустил его к самому себе. Он снова перевел взгляд в прежнюю точку, как бы продолжая прерванную беседу. В неподвижном пространстве его взгляда Бернье прекратил существовать. Сей бессловесный ответ как бы означал: «Ты пришёл посмотреть на меня, ну что ж, смотри». Бернье очнулся, усилием воли стряхнул с себя оцепенение и превратился в прежнего Бернье. Некоторое время он всё ещё ошеломленно рассматривал его, пытаясь понять происходящее. Это не было ни молитвой, ни медитацией, не было это и разговором с самим собой. Губы его не шевелились, взгляд его был сосредоточен, казалось, он действительно что-то слышал и внимал услышанному. Это могло быть бессловесной беседой, но с кем? Бернье проследил за его взглядом, но ничего, кроме пустой вешалки, не увидел. Стоять вот так, уставившись на сидящего в кресле человека, было довольно глупо, Бернье повернулся и нерешительно пошёл назад. Странно, он вдруг поймал себя на том, что чувствует некоторое облегчение.

2

Это я (англ.).

Мими стояла на том же месте, где Бернье оставил ее.

– Слушай, я бы хотел отложить этот суд.

– Да?! А что случилось?

Такая перспектива вовсе не устраивала Мими. Она довольно-таки добросовестно готовилась к суду, переворошила ворох документов, и ей казалось, что она могла бы неплохо выступить. Результат её интересовал мало, он нисколько не влиял на её гонорар. Ей было жалко затраченного времени, к тому же любое отложенное дело мешало остальным.

– Я слишком устал сегодня.