Тяжело в учении, легко в бою (If You Like School, You’ll Love Work)
Шрифт:
– Я ничего подобного не говорил.
– Пораженческая болтовня, сынок. – Он размахивает вилкой с вермишелью. – Вот в чем беда вашего поколения: отсутствие коллективизма. Тебе бы в библиотеку, набраться общественно-политического сознания, чтобы был готов воспользоваться возможностью, когда она представится! Вилли Галахер да старик Боб Селькирк* поди в гробу переворачиваются, глядя на все это.
* Галахер Вилли – английский профсоюзный лидер, один из основателей Коммунистической партии Великобритании. Возглавил международную сборную первого послереволюционного матча в Москве в 1920 году. Боб Селькирк –
– Вряд ли им понравился бы твой негритянский рэп, отец.
Его глаза пылают огнем:
– Да в одной строчке «Фифти сентс» больше политики, чем в сотне альбомов хиппи-педиков, которых ты слушаешь!
Вот так всегда. А я-то размечтался отпраздновать: яйцо зажарил на сливочном маслице, приправки любимой притащил, перчика. Все мне, гад, испортил.
6. Годовщина
Самое нелепое, что я видела в жизни – это моя мать в трико. Она включает видеоплеер с сорокапятиминутной спортивной программой, минут пять смехотворно крутит задом, затем все выключает и идет на кухню. Подходишь ближе и чувствуешь, как она взвинчена; а еще видишь дорожки от высохших слез на щеках. Потом заглядываешь в коробку с шоколадным печеньем, а там половины уже нет.
– У нас сегодня годовщина свадьбы, – говорит мама рассеянно. Она занята растениями – поливает и обрезает секатором. «Вертушка» по-прежнему крутит спортивную программу, правда, никто не смотрит. Мне скучно, усаживаюсь с Инди посмотреть мультики по другому каналу.
– А сколько лет вы женаты? – спрашивает Индиго.
Тут входит отец. Мама только собралась что-то сказать, как он фыркает:
– Какая разница? Нет никакой любви, все это химические реакции. День святого Валентина – обман и жульничество.
Господи, ну и тупица.
– Что ты понимаешь? – спрашиваю я. – Да и вообще, не лицемерь. У тебя на руке татушка с именем жены.
Он бросает взгляд на запястье, потом тупо пялится в наши мультики. Скуби Ду и Шэгги драпают от вовсе не страшного чудовища. Я вижу на отцовском лице неуверенную улыбку и слышу в ответ:
– Ты просто юная идеалистка. Подрастешь – поумнеешь.
Встречаюсь с ним взглядом.
– Ты тоже подрос и поумнел?
Теперь и Инди внимательно смотрит на него.
– Я никогда не был идеалистом. Я всегда был реалистом. – Отец плюхается в огромное кресло. – И я всегда был занят – зарабатывал деньги, чтобы ты с сестренкой каталась на лошади и училась ненавидеть своего папу. – Нервно хохотнув, он протягивает руку и требу шит длинные волосы Индиго.
– А я всегда буду любить тебя, папочка! – верещит она и прыгает с кровати ему прямо на колени.
Огромным кулаком отец шутливо мнет ее щеки.
– Ты-то, конечно, будешь любить, моя маленькая красавица!
Инди повторяет его движения, и они веселятся, боксируя и играя в драку. Мне этого не вынести – маленькая девочка внутри меня тоже хочет поиграть с ними. Но я встаю и ухожу.
– Ага, целых пять лет, а потом заработают мозги и железы, – бросаю я по пути к дверям.
– Кто это вам на хвост наступил, Ваше высочество? – В его рыке слышится злоба.
Мама испуганно озирается, на лице – изумленное непонимание происходящего; она механически
продолжает опрыскивать паучник водой. Я тыкаю пальцем в свое предплечье.– Сначала посмотри татуировку на запястье, а потом заливай, был ты идеалистом или нет. Сейчас ты просто трус, вот и все.
– Думай, что говоришь, дочь, – рявкает он в ответ. – Ты переходишь границу.
О, любимое выражение. Но я уже не в комнате, поднимаюсь, перепрыгивая через две ступеньки. В этой семье я изгой. Сейчас оплот семьи – мелкая зануда Инди. Ребенок как наркотик – стоит ей появиться в комнате, и они превращаются в сюсюкающих дебилов. А от меня только проблемы, я – живой укор совести, воплощение их жизненной несостоятельности. Потраченные впустую деньги на университет в Стирлинге, который я бросила, еще больше денег вбуханных в Миднайта, от которого, видимо, не будет толку, – он охромел на всю жизнь, а все потому, что я заставила его прыгать через слишком высокое препятствие. Хотела, дура, не отставать от этой стервы Лары с ее Алым Шутом, да куда мне до нее вообще!
Валяюсь на кровати, слушаю Мерлина Менсона «Я не святой» из моего самого любимого альбома «Золотой век гротеска» и читаю Даниэлу Слоумэн.
Здесь недавно появился парень на мотоцикле. Симпатичный такой, из Испании приехал. У него за спиной еще все время этот прилипчивый карлик Джейсон болтается. Ах, как бы я хотела сидеть там, на заднем сиденье!.. Пальцы сами собой ложатся между ног, как вдруг раздается стук в дверь и вплывает его туша. Вижу, он все еще расстроен. Прячу руку за книгой.
– Ты бы лучше в стойло пошла, мерина своего попинала, чем тут валяться да всякую чушь слушать.
Отрываю взгляд от «Жизни поневоле».
– Ветеринар сказал, Миднайту нужен отдых, еще не закончился курс противовоспалительных препаратов.
– Он и тебе велел прохлаждаться? Отведи мерина на конюшню к Ля Рю, там-то его быстро вылечат.
Черт бы тебя побрал, смени пластинку, а?
– Я делаю все, что сказал Добсон…
– Твой никчемный Добсон ни черта не знает. А как ты собираешься обойти Лару, эту ракету, на такой дойной корове?
Этот паразит только жрет и жрет; если ему все время подсыпать в кормушку, он просто лопнет. Мне кажется, ты его перекармливаешь.
– К чему пустая болтовня? – Я отворачиваюсь. Чем грубее он говорит со мной, тем сдержаннее я себя веду. Это наша с ним единственная игра, где я всегда побеждаю, – и он, в конце концов, выглядит деревенским дурачком.
Однако сейчас он не бесится; напротив – улыбается.
– А знаешь, ты здорово похудела. Это большой плюс против Лары. Не расслабляйся, продолжай. – И подмигивает мне.
От такого поведения просто блевать хочется; это у него называется приятное общение.
Ощущение – как будто в душу плюнули и надругались. Прямо так и подмывает пойти в «Бургер-Кинг» и налопаться. Он всегда прекрасно знает, как мне нагадить. И что только мать в нем нашла? Их ведь ничто не связывает. Неужели раньше что-то было? Вспоминаю фото, на которых они молоды; она – хорошенькая, он – такой, как сейчас. Не могу вообразить, что им овладел приступ нежности, даже на какое-то мгновение, чтобы навсегда запечатлеть женское имя на своей коже. Вот бы вернуть к жизни того человека, хотя бы на день!