Тяжелые звезды
Шрифт:
В один из декабрьских дней на моем КП в Моздоке появился до этого незнакомый мне генерал — Николай Павлович Кошман. Представился: из железнодорожных войск. Сказал, что привел с собой бронепоезд и имеет приказ во что бы то ни стало довести его до станции Ищерской. И уже оттуда действовать в направлении на Грозный и Гудермес.
В Ищерской — я знаю — еще сидят боевики, но приказ есть приказ, и я ставлю задачу своим людям: выбить к чертовой матери дудаевцев из станицы. Короче, сделать все возможное, чтобы бронепоезд, представляющий собой несколько платформ, загруженных ремкомплектами для восстановления железнодорожных путей и мостовых переправ, а также двумя БМП для обороны — добрался до места назначения и приступил к работе. Всякому
Важность задачи, стоящей перед Кошманом, заставила нас предпринять энергичные и довольно рискованные действия, чтобы внезапно захватить станцию. С рассветом была проведена успешная операция, сама станица взята под контроль, а боевики, потеряв в бою бронетранспортер и танк, который они в свое время отняли у оппозиции, отошли. Но отошли аккуратно, не теряя, видимо, надежду вернуть себе Ищерскую при первой же возможности.
Говоря откровенно, досталась нам эта победа с трудом, и в складывающейся обстановке все, что я мог сказать Кошману на прощание, так это: «Находишься вот тут, и не шагу назад!..» Каково же было мое удивление, когда уже вечером того же дня генерал Кошман появился у меня на КП с известием, что он отогнал бронепоезд на станцию Галюгаевскую. В спокойную во всех отношениях пограничную станицу Ставропольского края, где, конечно, никто не стал бы обижать ни этого генерала, ни его бронепоезд!..
Так примерно формулировалась моя мысль, пока сам я закипал от гнева. Моему возмущению не было предела: «Как это?! Да что вы такое говорите?! Да я вас расстреляю, если вы к утру не будете опять на станции Ищерской! Только ради вас я держу там ОМОН, но вы его бросили. Вы что, струсили?..» В общем, наорал я на него очень сильно, еще раз пообещав обязательно расстрелять, если бронепоезд вместе с ним самим внутри к утру не окажется на месте. На том самом, которое с таким трудом было отвоевано накануне.
От меня генерал Кошман выскочил перепуганный и очень расстроенный. Конечно, к утру он в Ищерскую не добрался, но к обеду был уже там.
Чуть позже, когда он зашел ко мне снова, сделав попытку как-то сгладить эту неудобную ситуацию, я ему сказал куда спокойнее: «Ты больше так не делай. Ты пойми, мы не можем так поступать: захотел — ушел… Получается, что ты бросил людей, которых я оставил тебе в поддержку. У них никакой артиллерии нет, и они ничем не прикрыты. А так — твоя бронетехника могла в случае чего ответить, не дать им пропасть. Как же так?» Говорил и видел: Николай Павлович искренне переживает и потихоньку адаптируется в боевой обстановке.
В последующем никогда никаких вопросов у меня к Кошману больше не было: все он делал добросовестно, и его работа была выше всяких похвал — и в Гудермесе, и на мосту через Терек, и в районе Червленной. Поэтому вполне понятно, что его заметили и пригласили в правительство Доку Завгаева как раз для того, чтобы организаторские способности генерала могли пойти на пользу Чечне, которая, словно железнодорожные пути, по которым некогда шел его бронепоезд, нуждалась в хорошем восстановительном ремонте, в талантливых инженерных решениях и крепкой дисциплине всех ее машинистов и кочегаров…
В случае с Кошманом произошло то, что и должно случиться с человеком на войне. Никто для нее не создан, всем приходится в какой-то момент задавать себе вопрос: «Да боец ли я в самом деле?» И честно самому себе на него ответить… Замечено: первый же бой, первые дни войны всегда очень четко сортируют солдат и офицеров, если доведется им пережить их и пройти через горнило. Если ответ отрицательный — никакой беды нет, и стреляться от стыда не надо. Просто отойди в сторону, собери чемодан и займись чем-то стоящим в мирной жизни. Если же ответ положительный, если, поборов все страхи и осознав ошибки, ты готов рубиться с противником до конца, значит, выйдет из тебя настоящий солдат. Только не паркетный, не образцово-показательный, а слепленный для боя — свирепого, жестокого, бескомпромиссного боя со всяким злом
и с любой несправедливостью.И тут совсем неважно, кто в каких чинах. На моей памяти один старший лейтенант, командир взвода, с криком: «Раненых не бросать! Прорвемся вместе!» запрыгнул на единственный уцелевший под огнем противника БТР и уехал, оставив восемнадцатилетних мальчишек на произвол судьбы, в окружении. В то же время другой человек — рядовой солдат срочной службы Евгений Владимирович Остроухов берет, по сути, управление боем на себя и стойко держится вместе с ранеными товарищами в многочасовом бою. Вот он, Остроухов, теперь офицер… Или другой случай. В одной из бригад не нашлось ни одного смелого офицера для того, чтобы возглавить колонну. Но колонну из двенадцати БТРов, двух топливозаправщиков и санитарной машины привел младший сержант срочной службы Валентин Михайлович Ковалец. Замминистра внутренних дел Михаил Константинович Егоров, как только узнал об этом, даже бросил в сердцах окружавшим его полковникам да генералам: «Где этот младший сержант? Выловите его! Если он согласен — представьте его к званию капитана!..»
Так в жизни бывает: для мирного времени нужны одни командиры, а для войны — совсем другие. Те, кто могут принимать решение в экстремальных ситуациях. Тот же Митюхин — вполне нормальный генерал, много лет отслуживший в группе советских войск в Германии и ставший там же заместителем главкома по боевой подготовке. Без всякого сомнения, на полигонах он показывал хорошие результаты, а тут, в Чечне, в обстановке по-настоящему боевой — что-то надломилось в его душе.
Казались странными его шаги, позволяющие предположить, что он боится — просто боится — любой ответственности. И мне, конечно, не могло понравиться, что он всячески уклонялся от прямой своей обязанности — ставить собственноручную подпись в тех документах, которые носили характер боевого приказа и где все вещи назывались своими военными именами: «блокировать», «уничтожить» и т. п. По телефону или устно сколько угодно нагоняев, смелых решений или грозных указаний. Но пером авторучки — ни слова…
Сам я аккуратно подписывал все свои бумаги и того же ожидал от своих начальников. Говорил Митюхину: «Ты письменно поставь задачу ВВ — восточной, северной, западной группировкам. Так положено делать. Что ж они на твои телефонные звонки должны все время ссылаться?» Однажды почти силком его заставил: «Подпиши!»
Он на моих глазах подмахнул директиву, но, как я узнал вскоре, в войска она не пошла. Оказывается, после моего ухода он сразу же подпись свою зачеркнул и велел никому ничего не передавать.
Вот эта печать боязливости лежала на лицах многих офицеров, в прошлом успешных, но теперь шарахающихся от всего, что напоминало им об ответственности и долге. Как иначе можно было объяснить появление в армейских частях некой бумаги, по всей видимости, предназначавшейся для рассылки родителям военнослужащих. Вот ее дословный текст: «Ваш сын, такой-то, такой-то, в списках живых, раненых, убитых и пропавших без вести не значится…» Ерунда какая-то! Но очень трусливая и очень подлая ерунда.
Сколько бы ни было у меня уважения к прежней службе генерал-полковника Митюхина, для новой задачи — штурма Грозного — требовался иной человек. 21 декабря министр обороны назначил генерал-лейтенанта А.В. Квашнина, первого заместителя начальника Главного оперативного управления Генштаба, которого представил на совещании как нового командующего Объединенной группировкой. Новым начальником штаба был назначен генерал-лейтенант Л.П. Шевцов.
Квашнина я знал как волевого офицера и был уверен, что его назначение пойдет федеральным войскам только на пользу. Хотя в числе его очевидных недостатков я по прошлому опыту числил некоторую тягу к многословию и явное нежелание прорабатывать мельчайшие детали какой-либо операции, все это не вызывало у меня большой тревоги. Куда более серьезной проблемой я считал ту, что накануне штурма Грозный не был блокирован намертво, и в этих обстоятельствах способностей Квашнина могло не хватить на то, чтобы сражаться на его улицах, по сути дела, со всей Чечней.