Тяжелый круг

Анна Павловна посмеялась несколько странно:

— Ну а на голове?

— Э-этого я вам не могу пока сказать. Как будут носить, так и у меня будет.

— А в голове? — Она хохотнула.

— Приятная пустота и легкость.

Разве может быть одновременно и приятно, и противно? Оказывается, может. Этот момент наступал, когда она протягивала Олегу свежеотпечатанную программку — разметить фаворитов.

Но очень скоро Анна Павловна поняла, что на одних фаворитах не озолотишься: «Навар — на рубль гривенник».

Женщина изобретательная, она нашла другой интересный ход: просила назвать тех лошадей, которые уж ни в коем случае не могут прийти первыми. Она подавала сведения заведомо неверные — будто бы на негодных лошадей ставки вовсе никто не делал, продавала старые, загодя приготовленные билеты, за которые отчитываться было не надо, а деньги забирала себе. Но и тут выигрыш — всего несколько рублей, а риск огромный: а ну, как заведомо плохая лошадь каким-то чудом да придет первой — выигрыш будет колоссальный, а выплачивать его придется Анне Павловне из собственного кармана.

Прикидывала она и так и эдак, пока не набрела на вывод: играть надо редко, подкарауливая крупную выплату, которая может сложиться либо случайно, либо должна быть сделанас помощью жокеев. Случаю Анна Павловна не доверяла, выбрала ход единственно надежный — пытаться предопределить результат скачек.

Сумела найти общий язык с Зябликом и Какикавой, но увидела, что толку от них мало, потому что погоду в скачках делают не они, а Наркисов, Касьянов и Николаев.

6

Закончив работу, Анна Павловна спустилась с третьего этажа трибун, где была ее касса, чтобы найти Виолетту и с ней вместе пойти домой.

Стоя возле умывальника в конце сумеречного коридорчика конюшни, она наблюдала, как жокеи и конюхи разносили по денникам овес в ведрах, потом все стали брать по беремени сена и упихивать его в рептухи, специальные сетки, подвешенные персонально для каждой лошади. Когда уж и опилки с соломой были обновлены, и каждый запор на дверях денников проверен, появился усталый Амиров.

— Утомились, Николай Амирович? — Когда хотела, эта дама так умела смотреть в глаза, что человеку начинало казаться: преданней ее в свете никого нет, а преданность ждет награды… она ждет доверительности, откровенности… черт ее знает, чего такого она ждет, что не по себе делается, — Амиров только крякнул досадливо да рукой махнул. — Две неудачи сегодня? И все — Олег… Даже странно, что с ним такое? — И жутковато было Анне Павловне выговаривать эти слова, и хотелось нестерпимо узнать реакцию Амирова: просто злится или уже подозревает что-то?

Да, лучше было бы не соваться со своими вопросами — ответ был ужасным:

— А вы разве не знаете, что Олег у нас тотошником стал?

Это было так неожиданно, что все конюхи растерянно застыли на своих местах, а тренер продолжал все так же громко, чтобы вся конюшня слышала:

— Николаев нынче два раза налево съездил.

Невольно оглянувшись и внутренне ахнув — не выдала ли этим себя, — Анна Павловна повлекла Амирова под руку вон, на свежий воздух.

— Неужто вы всерьез полагаете?..

— Кабы не полагал, не говорил бы.

Они медленно шли вдоль трибун, замусоренных билетами, стаканчиками из-под мороженого, картонными тарелочками из-под шашлыков и бутербродов.

— Можно ли поверить, что смирная, объезженная Прагма сама махнула через метровые кусты? Что она, сумасшедшая? Нет, я вас спрашиваю: она может быть сумасшедшая? На Фальстафе ехал собачьим кентером, а на финише три ошибки совершил, и все три с Зябликом связаны. С Зяб-ли-ком, вы знаете, что он лохматый?

— Так ведь он вроде бы в этом году держался?

— А-а, держалась кобыла за оглобли, да упала. Я узнал от заведующего тотализатором, что в кассах на той скачке, где Фальстаф отдал победу, было куплено ровно пятьдесят билетов на лошадь Зяблика, играть на которую ни один благоразумный человек не должен был бы. Кроме этих пятидесяти, билетов больше никем взято не было, а выплата — сто десять рублей в дубле, чуете? То-то! И ведь за лошадь до слез обидно. Вот был такой жеребец Рибо, итальянский, «лошадь века». Шестнадцать стартов в жизни принимал он и шестнадцать раз был первым. А если бы хоть один-единственный раз и не выиграл, уж, может, и не был бы «лошадью века». Фальстаф до нынешнего дня не проигрывал, а сейчас ни за что посрамлен! Из-за того, что какой-то Николаев с каким-то Зябликом…

— Да полноте, может, и не так дело-то… Уж повремените с выводом-то, а-а?

— Повременю, мне и самому обидно, повременю. А про Сашку Милашевского слышали? Какой кошмар!

— Что он, умер?! — испугалась Анна Павловна.

Амиров покрутил коротко стриженной головой:

— Такой умр-ет… А вообще-то хуже, чем умер.

— Неужели что-то хуже может быть?

— Милашевский-то старший всем в уши дул, что сынок его в искусство ударился — поступил в цирк.

— В Москве? — Анна Павловна испытала даже какое-то восторженное умиление.

— Не знаю, не знаю, это мне доподлинно неизвестно, зато известно, что каждую субботу и воскресенье он бывает на трибунах — среди курортников прячется, ко его все равно моя королевская рать несколько раз засекла в компании с Демагогом, Бухгалтером и неким Богомазом. Они ведут крупную игру в тотализаторе — крупную! А чтобы вести крупную игру, надо быть связанным с конюшней. С кем? Зяблик — раз, Какикава — два, но оба они сморкачи, с ними не озолотишься. Стало быть?.. Вот я и говорю: уж не Олег ли?

Было чему изумляться: Саша Милашевский играет в тотализаторе! И, может, еще заодно с ним и Олег Николаев!..

Талант прекрасен всегда и во всем, в чем бы он ни выражался — в музыке ли, в спорте ли. Он особенно прекрасен, когда обладает им человек совсем еще юный, по существу — ребенок. Эх, какое это упоительное зрелище, когда Саша Милашевский или Олег Николаев вдруг вырываются вперед перед самым финишем: оплошавшие мастера Байрамов, Зяблик, Какикава зубами скрежещут и истязают своих скакунов «палками», а эти ребята ведут лошадей в руках, только ладошкой нежно по плечу их похлопывают!