Тяжелый круг

Носильщик, отдохнув, снова взялся за ручку чемодана, сказал на ходу:

— Известное дело, лучше.

Чистильщик, распалив душу жалобой, работал щетками угрюмо и зло. С ним поздоровалась женщина, как видно, буфетчица. Спросила, как дела, посетовала:

— Смена сегодня какая-то нескладная. Чай и кофе у меня на самообслуживании. Подсчитала: на девятнадцать рублей шестьдесят копеек выпили, а оставили только восемнадцать с гривенником, полтора целковых недодали. Вот ведь: одни пассажиры сдачи не берут, а другие…

Чистильщик сокрушенно покачал головой — согласился: да, разные есть люди. Люди, они как ботинки, — иной, вроде вот этого, красив и знатен с виду, а грязен, как паровозная труба.

Саня извинился за свои ботинки и пошел, невеселый, в зал.

На длинных скамейках сидели хмурые, утомленные долгим ожиданием люди. Маленькая девчушка с любовью укутывала в одеяльце куклу, разговаривая с ней. К скамье подошел мужчина в очках, скорбно сообщил:

— Говорят, до девяти часов отложены все полеты.

При этих словах женщины нахмурились еще горестнее, а девчушка беззаботно спросила:

— До девяти утра или вечера? Ут-ра? Хорошо! Даже замечательно!

Мужчина в очках улыбнулся. Повеселели, задвигались на скамье женщины. Уходя в другой конец зала, Саня еще раз оглянулся на беззаботную девчушку: она укутывала свою куклу, о чем-то говорила с ней нежно и строго.

Объявили о начале регистрации билетов, к весам выстроилась длиннющая очередь. Виолетта стояла неподвижно на прежнем месте, в прежней позе ожидания. Не торопился и Саня.

Очередь извивалась, вздрагивала и колыхалась временами, гудела то сдержанно, то сварливо. Но вот уж почти растаяла толпа, снова стало видно и напольные весы, и регистрационную стойку. Виолетта подхватила чемодан, в этот же миг направился оформляться и Саня.

— Помочь? — набрался духу спросить он.

— А то как же! — беспечно и с ноткой недоумения ответила она.

По тому, как бережно, нимало не встряхнув, не стукнув, не поцарапав, вскинул он ее чемодан, она поняла, что Саня готовился к этому, ждал, желал это сделать. Да он и не скрытничал:

— Я потому так долго не шел сюда, что тебя ждал.

— И я, представь себе! — И она засмеялась. — Ждала, что ты поможешь мне.

— Я хотел, чтобы…

— Чтобы в Минводах твой чемодан, как и мой, в первую очередь разгружался?

— Да, — вновь вознесся духом Саня, — да, и тогда мы могли бы уйти на электричку вдвоем, не дожидаясь наших… общих знакомых.

— Так мы и поступим.

Саня вспомнил девчушку: «Хорошо! Даже замечательно!» — ведь в самом деле, в девять утра же, а не вечера, молодец девчушка. Буфетчица правильно сказала, что разные люди есть, да только вряд ли кто станет чай да кофе бесплатно пить — просто забыл человек, а может, буфетчица обсчиталась. И чистильщик обуви лишь болтает, что уйдет: все его тут знают, приветствуют уважительно. Просто кочевряжится он по плохому настроению. Ну, а у таксиста дела наверняка поправятся, наскребет к вечеру и для слесаря, и для другой обслуги, и сам в накладе не останется.

Билеты покупал на всех сразу Иван Иванович и по странной случайности места Виолетты и Сани оказались рядом. Но неудобные места — прямо за иллюминатором дико ревела самолетная турбина, невозможно было обмениваться даже и короткими фразами, пришлось весь полет молчать.

Когда самолет пошел на снижение и через стекло можно было рассмотреть телевышку на горе Машук, Саня вспомнил, как переживал он в Алма-Ате соревновании-игру «Кыз-куу», что значит по-русски «догони девушку». Амазонкой была Виолетта, джигитом, который должен был ее догнать и на полном скаку поцеловать, — Нарс Наркисов. Первое место заняла пара из Казахстана, но Саня ничего тогда не видел, кроме Виолетты, и сердце его ревниво трепетало: неужели Нарс догонит и поцелует ее? Сделать ему это не удалось, и Сане все хотелось узнать, как это смогла Виолетта одна из немногих, если не единственная во всей кавалькаде, так резво ускакать?

Саня достал из кармашка авиационный билет, начертил на нем неверными каракулями: «Виолетта, я очень рад, что ты не позволила ему поцеловать себя». Она вернула билет с припиской: « Этогоя не позволяла никому, кроме тебя одного».

Все: конец сомнениям и мукам — Саня воскрес!

Самолет приземлился, выключены турбины, тягач ведет на буксире к зданию аэровокзала. Уже завозились в креслах люди, Саня решился, спросил спотыкающимся голосом:

— А в будущем ты мне еще позволишь это?

Она посмотрела на него несколько озадаченно, но добро, ответила:

— Ну да, да-да, — вроде бы излишне сговорчиво и торопливо она ответила, словно отмахнулась.

4

Саня проводил Виолетту до Железноводска, вернулся в Пятигорск, но домой к себе идти не торопился. Неясные сомнения бередили душу. В кармане у него лежала бумажка, которая, казалось бы, должна была дать ему наконец душевное равновесие, устойчивую радость и уверенность в своей победе — прочь все сомнения, ведь она же собственной рукой начертала признание: «…кроме тебя одного»! И все же, все же… Вот такое же чувство неуверенности в себе было у него однажды, когда он одержал первую в своей жизни, долгожданную победу в скачке на большой традиционный приз…

Он спешился тогда в паддоке, быстро прошел к весам.

— Норма!

Чуть дрогнули ноги в коленях, но он сумел не выказать секундную свою слабость, только чуть прищурил глаза, ослепленный морем света: схлынули тучи, солнце вырвалось на простор и отразилось на каждом бьющемся на ветру листике старого тополя, стоявшего возле ветеринарной аптеки. И это он, Саня Касьянов, талантливый конмальчик, стоял в окружении почтительно молчавших и настороженно ожидавших результатов взвешивания тренеров, конюхов, жокеев. И это судья, тщательно выверяя весы, объявил:

— Норма!

«Норма» — значит, победа. Да какая еще! Саня степенно сошел с весов, а в виски оглушительно било: «Норма, победа! Норма — победа — норма!» И не слышал, что говорилось вокруг, просто шел через общий ликующий гул, несколько рисуясь правда, но всячески пытаясь скрыть это, делая какие-то нелепые взмахи руками. Сколько мечтал о такой победе, сколько раз обдумывал этот миг, решал про себя, что ни за что не выдаст всей радости своей, сделает вид, будто ничего особенного не произошло, будет не замечать завистливых и злых, почтительных и сердитых взглядов жокеев, тренеров, болельщиков. Постоянно помнил о том своем намерении, однако не знал, как осуществить его. Возле входа в жокейскую различил в общей массе знакомые лица, улыбнулся всем сразу и прошел быстро, небрежно, не замедляя шага, и бросил на прощание ровным голосом:

— Норма!

А уж в жокейской, где все были поглощены своими заботами, Саня вдруг с удивлением осознал, что ведь ничего, собственно, особенного и не произошло!.. И огорчился своему открытию: еще вчера такая победа казалась непостижимым, недосягаемым счастьем, а когда она вдруг пришла, то не принесла с собой ничего — ни радости, ни торжества, ни почестей… Чего стоит его победа уже через каких-то пять минут, когда все уже устремлены мимо него, вперед, к своим победам, а он, Саня, остается со своей победой один в какой-то необъятной и вязкой пустоте…