Тысяча Имен
Шрифт:
Голос Феор дрожал все заметней. Устала, наверное, подумала Винтер. Ей самой казалось, что чтение наата длится уже целую вечность. И лишь когда слова стали срываться с губ хандарайки судорожными всхлипами, Винтер поняла, что ее терзает та же боль. Наат не делал различий между ученицей и наставницей.
Дело близилось к концу. Теперь Винтер понимала, что древние слова выстраиваются особым образом и звучание их неумолимо нарастает. Слоги отдавались эхом в каждой жилке и побуждали их звучать в унисон. Мучение преобразилось в нечто среднее между болью и наслаждением, цепи заклинания оплетали Винтер все
Ужас охватывал девушку при этой мысли, но пути назад уже не было. Остановись она — и наат точно так же разорвет ее в клочья. Феор смолкла, и Винтер уже одна произнесла последние слова. Наступила пауза, которая, казалось, длилась не один век — так снаряд, достигнув высшей точки траектории, на миг замирает, прежде чем начать смертоносный спуск. В смятенной круговерти своего сознания Винтер ясно увидела зеленые глаза, рыжие шелковистые волосы, лукавую улыбку.
— Виир. Эн. Талет, — проговорила она.
Феор захлебнулась криком, словно ее ударили в живот. Винтер ощутила, как последнее звено заклинания легло на место, почувствовала дрожь напряжения, когда наат заструился по ее телу, выискивая малейшие признаки слабости. Иногда возникали и тут же исчезали крохотные вспышки боли, оставляя после себя след заполонившей тело силы. Затем, как по мановению, все закончилось, и Винтер вновь стала ощущать собственное тело. Сердце колотилось так неистово, что, казалось, лопнет, ноги дрожали и подкашивались. Во рту стоял привкус крови от прокушенной губы, ныли стиснутые до боли зубы. В поисках опоры Винтер оперлась рукой о стальную плиту, и прикосновение металла к ее разгоряченному телу показалось нестерпимо ледяным.
Винтер открыла глаза.
Феор лежала, бессильно скорчившись, у подножия стальной плиты и неглубоко, часто дышала. Винтер, повинуясь порыву, опустилась на колени рядом с ней — и от этого движения сама едва не упала. Мышцы ее одеревенели, как наутро после изнурительного марша. Она облизала прокушенную губу и тронула Феор за плечо. Глаза девушки тотчас распахнулись.
— Как ты? — с тревогой спросила Винтер. Феор была чудовищно бледна. Кожа ее, всегда смугловато–серая, сейчас точно выцвела и поблекла.
— У тебя получилось.
— Как бы то ни было, я жива. Думаю, что сработало. — Винтер действительно ощущала себя иной. Наат, пробравшись в нее, внедрился в самую сердцевину ее существа и залег в глубине, как жаба залегает в тине на дне пруда. Сейчас он пока что был смирен, но Винтер чуяла его с каждым вздохом.
— Сработало, — повторила Феор. — Ты жива. — Она поморщилась, выгнув спину, и дыхание ее стало прерывистым.
— Но ты–то как?
— Не знаю, — сказала хандарайка. — Никогда прежде такого не делала. Слушай. Просто коснись ее. Коснись абх–наатема. И призови силу.
— Как ее призвать?
— Волей. Желанием. — Феор вновь выгнулась, ладони ее судорожно сжимались и разжимались. — Просто
повели ей явиться.Воздух со свистом вырвался сквозь ее стиснутые зубы, и она обмякла. Винтер успела подхватить девушку прежде, чем та соскользнула с плиты и ударилась о каменный пол. Кожа Феор была обжигающе горячей на ощупь, лихорадочно бился пульс. Глаза хандарайки оставались плотно зажмуренными.
«Драного зверя мне в зад! И что же, спрашивается, теперь делать?»
Глава двадцать шестая
Маркус с первого взгляда понял, что положение безвыходное.
Джен стояла неподалеку от того места, где ворданаи вошли в подземный зал, между двумя статуями, откуда она могла увидеть как на ладони всякого, кто попытается выбраться наружу. Она не хотела, чтобы Маркус сбежал и поднял против нее солдат, но и отправиться на поиски не решалась, так как в густом дыму капитан мог незаметно проскользнуть мимо нее. Поэтому она выжидала, и Маркус выжидал вместе с ней.
«При других обстоятельствах меня бы это вполне устроило, — думал он. — Рано или поздно уцелевшие солдаты седьмой роты предпримут спасательную вылазку. Либо ее затеют Мор или Вал, как только станет известно о случившемся». Правда, как скоро это произойдет, известно одному Господу, а между тем полковник лежит один–одинешенек среди окончательно мертвых аскеров, и его сломанная нога придавлена грудой камней весом в полтонны. Маркусу отчаянно хотелось вернуться к нему и вместе дожидаться спасения, но поступить так он не смел. Оттуда он не сможет видеть Джен, а если она подберется слишком близко…
Вместо этого он крался сквозь туман, ощупывая разбросанное по полу снаряжение в поисках того, чем можно было бы убить женщину, в которую он уже начинал влюбляться. Среди мертвых аскеров в изобилии валялись мушкеты, и Маркус набил карманы пороховыми картузами. Теперь он методично, один за другим, заряжал мушкеты, прислоняя их к одной из статуй.
— Выходи, Маркус! — окликнула Джен. Эхо ее голоса разошлось по заполненной дымом пещере, диковинным образом доносясь сразу отовсюду. — Мы оба прекрасно знаем, чем все это закончится. Не оттягивай неизбежное.
— Почему? — бросил он через плечо, рассчитывая, что дым и отголоски эха скроют его истинное местоположение. — Неужели ты собираешься оставить меня в живых?
— Если будешь хорошо себя вести.
— В таком случае прости, что я оттягиваю неизбежное. — Теперь в распоряжении Маркуса были четыре заряженных мушкета. Сунув их под мышки — по два с каждой стороны, — он перебежал к другой груде трупов и продолжил собирать оружие. — Раз уж мы оба заняты выжиданием, может быть, не откажешься удовлетворить мое любопытство?
Джен проникновенно вздохнула:
— И тогда ты скорее выйдешь ко мне?
— Возможно.
— Ты пытаешься выиграть время. Знаешь, у твоего обожаемого полковника был не очень–то цветущий вид.
— А ты все же сделай одолжение, — проворчал Маркус, забивая шомполом еще один заряд. — Ты называла себя обыкновенной чиновницей.
— Я лгала, — проговорила Джен. Почти лукавая нотка в ее голосе прозвучала так знакомо, что Маркуса затошнило. — Я часто лгу. Это часть моей работы.
— А как насчет остального?