Тысяча орков

Шаудра сверкнула глазами, показавшись гному устрашающей:

— Ты в долгу пред ним, потому что он и есть Мирабар! — укоризненно произнесла она. — Тебе следует с уважением относиться к его должности, но не к самому человеку, глупый Нанфудл!

— Я — не из Мирабара! — с неожиданной яростью возразил гном. — Меня пригласили сюда из-за глубоких знаний, мне хорошо платят, поскольку я — величайший ученый в своей области!

— Твоей области? Ты — и мастер обмана, и мастер очевидных трюков, — возразила Шаудра. — Ты — ярмарочный зазывала, шут, а к тому же…

— Как ты смеешь? — закричал Нанфудл в ответ. — Алхимия — величайшая из всех наук, и мы до сих пор не раскрыли всех ее секретов. Она сулит власть всем, а не группе одиночек, вроде Шаудры и ей подобных, тем, кто утаивает важные тайны ради собственной выгоды.

— Алхимия — способ совершать простейшие трюки с низшей магией, горстка пороха, что взрывается и поражает стрелка чаще, чем намеченную цель. К тому же алхимия — подделка, ложь, что питает корыстолюбие. Ты не в силах сделать металлы Мирабара прочней, как не в силах обратить свинец в золото.

— Вот как? Я способен претворить твердую землю в пучину грязи прямо под твоими ногами, и она проглотит тебя целиком! — гремел голос Нанфудла.

— При помощи воды? — спокойно поинтересовалась Шаудра, и столь незамысловатый вопрос явно обескуражил гнома, отчего тот словно поник и стал гораздо ниже ростом.

Он начал было отвечать, невразумительно заикаясь, затем лишь фыркнул и заметил:

— Не все согласны с твоим пренебрежительным отношением к алхимии.

— Действительно, а некоторые даже щедро платят за те невыполнимые обещания, что дает лженаука.

Нанфудл вновь презрительно фыркнул:

— Как бы там ни было, главное — что мои обязательства перед твоим маркграфом не превышают обязательств перед работодателем, — рассуждал гном, — и лишь перед тем работодателем, что нанимает меня сейчас, ибо я — вольный алхимик, и успел побывать на службе у немалого количества щедро плативших мне властелинов Севера. Завтра я могу отправиться в Глубоководье и мне предложат работу за неменьшее жалованье.

— Верно, — ответила Шаудра, — однако я просила тебя не о верности Эластулу, но о верности Мирабару — городу, который ты ныне называешь домом. Я давно присматриваю за тобой, Нанфудл — еще с тех самых пор, как советник Аграфан сообщил мне о заточении Торгара. Я часто вспоминала о своей встрече с Джафаром, и я знаю, чья дверь расположена напротив моей. Сегодня ты вышел на улицу, твой шаг беспокоен, ты петляешь, и явно направился в сторону шахт, к дворфам. Я раздосадована не менее, чем ты, и мне ведомо, что гложет твое сердце, и поскольку советник Аграфан не предпринял никаких решительных действий, то ты решил рассказать прочим дворфам. Полагаю — друзьям Торгара, чтобы они подали голос в защиту дворфа и маркграф выпустил бы его из темницы, где бы та ни находилась.

— Я решил рассказать о случившемся друзьям Торгара лишь для того, чтобы они узнали правду, — поправил Шаудру Нанфудл. — А уж как действовать — это им решать.

— Вполне в духе народовластия, — насмешливо ответила хранительница скипетра.

— И ты говорила, что раздосадована не менее, чем я, — упрекнул ее гном.

— Но полагаю, что я не настолько глупа, — незамедлительно парировала Шаудра. — Понимаешь ли ты, к чему приведет твой рассказ? Разбираешься ли ты в братских узах, что связывают дворфов? Ты рискуешь внести в город раскол и настроить дворфов против людей. В чем состоит твой долг перед Мирабаром, о Нанфудл Фокусник? В чем состоит твой долг перед маркграфом Эластулом, что нанял тебя?

— А в чем состоит мой долг перед дворфами, которых я считаю друзьями? — с невинным видом спросил гном, и казалось, что Шаудра отпрянула от его слов.

— Не знаю, — призналась она, вздохнув, и вздох явно выдавал досаду, о которой говорилось ранее.

— И я, — согласился Нанфудл.

Женщина опустила руку на плечо гнома, выражая симпатию и дружбу, и тихо сказала:

— Будь осторожен, друг мой. Пойми, к чему могут привести подобные поступки. Мирабарские дворфы — на острие кинжала. Из всех горожан они менее всего почитают нынешнего маркграфа, и более всего преданы ему. К каким действиям подтолкнут их твои рассказы?

Нанфудл кивнул, соглашаясь с доводами, однако же добавил:

— И все же, коль город воистину таков, как ты утверждаешь, и коль чудесная радость мирного сосуществования двух рас в Мирабаре воистину внушает подобную преданность — разве вправе он сносить несправедливое заточение Торгара Молотобойца?

И вновь точно пошатнулась Шаудра от слов гнома, что ударили ее, подобно пощечине. Хранительница скипетра замерла, закрыла глаза, и согласно кивнула:

— Поступай так, как считаешь нужным, о Нанфудл, и я не стану тебя осуждать. Предоставлю выбирать твоему сердцу. Никто не узнает о нашем разговоре, и о том, что тебе известно о судьбе Торгара — по крайней мере, не из моих уст.

Хранительница скипетра доброжелательно улыбнулась гному, вновь потрепала его по плечу и удалилась прочь.

Долго стоял Нанфудл, наблюдая, как она покидает его, и гадая, какой исход окажется наилучшим. Следовало ли вернуться в свои покои, в мастерскую, и забыть те противоречия, что горой возвышались между дворфами и маркграфом? Или же осуществить первоначальное намерение, зная всю взрывоопасность подобных сведений, и изложить дворфам правду о заключенном в темницу маркграфа собрате?

Никогда ранее гном не задумывался столь сильно ни над одним из вопросов алхимии, туманнейшей из наук. Следовало ли ему положить начало вспышкам недовольства, возможно, даже восстанию? Следовало ли ему сидеть, сложа руки и допускать подобную несправедливость?

Но как же Аграфан? Если маркграф убедил советника-дворфа хранить молчание, что представлялось очевидным, то не окажется ли Нанфудл благонамеренным глупцом? В конце концов, Аграфану видней. Преданность Аграфана своим сородичам неоспорима, но тот и словом не обмолвился об участи Торгара.

Так как же поступить Нанфудлу?

Вздохнув, гном развернулся и побрел домой, полагая себя самонадеянным глупцом за одно лишь намерение донести подобные сведения до дворфов. Однако не успел он пройти и десяти шагов, как путь его преградил знакомый, что поздоровался с гномом не сразу.

— Приветствую тебя, о Язвий Мак-Сом, — ответил Нанфудл, чувствуя дурноту в желудке и дрожь в коленях.

Семеня на коротких ножках, советник Аграфан ворвался в приемные покои маркграфа Эластула совершенно без доклада. Следом бежали вспотевшие стражники.

— Узнали! — прокричал дворф, едва потрясенный маркграф успел спросить о причине вторжения и прежде чем хоть один из «молотов», что стояли за спиной у маркграфа, успел спросить, отчего дворф вошел без приглашения.

— Узнали? — недоуменно переспросил Эластул, хотя и без того каждому было понятно, о чем говорил Аграфан.

— Слухи о Торгаре распространились, — пояснил Аграфан. — Дворфам стало известно о вашем поступке, и все они весьма недовольны!

— Ах, вот как! — откликнулся Эластул, устраиваясь на троне поудобней. — И как же, советник, вашему народу стало известно о случившемся?

В голосе правителя безошибочно можно было различить обвинительные нотки.

— Я и слова не сказал! — отверг скрытые обвинения дворф. — Вы полагаете, я в восторге от подобного оборота событий? Вы полагаете, что мое старое сердце радуется при виде того, как мирабарские дворфы орут друг на друга, обмениваясь оскорблениями и ударами? Но вам следовало предвидеть, что им станет известно о случившемся — и довольно скоро. Невозможно утаить подобный секрет, о маркграф — по крайней мере не тогда, когда идет речь о Торгаре Молотобойце из клана Делзун.