Тысяча осеней Якоба де Зута

— Дуэль, — говорит проигравший, — между смелостью и тонкостью.

— Моя тонкость почти подвела меня, — признается Эномото.

Игроки собирают камни в две чаши.

— Сделай так, чтобы этот набор для игры в го попал моему сыну, — Широяма приказывает Томине.

Широяма указывает на красный тыквенный сосуд.

— Благодарю вас за саке, Владыка-настоятель.

— Благодарю вас за уважительное отношение к моим предосторожностям, магистрат, даже сейчас.

Широяма ищет в словах Эномото иронию, но ее нет.

Аколит наполняет четыре черные чашки из красного сосуда.

Зал шестидесяти циновок становится тихим, как позабытое кладбище.

«Мои последние минуты», — думает магистрат, наблюдая за осторожным аколитом.

Черная бабочка — парусник пролетает над столиком.

Аколит подает первую чашку с саке магистрату, затем — своему учителю, еще одну — мажордому и возвращается на свою циновку с четвертой.

Чтобы не смотреть на чашку Томине или Эномото, Широяма представляет себе загубленные души — сколько десятков, сколько сотен? — наблюдающие за ними из черной тьмы, жаждущие мести. Он поднимает свою чашку. Говорит:

— Жизнь и смерть неразделимы.

Остальные трое повторяют избитую фразу. Магистрат закрывает глаза.

Шершавая поверхность чашки из лавы Сакурадзимы трет губы.

Жидкость, густая и резкая, уже во рту магистрата…

…и послевкусие полно аромата… добавки не чувствуется.

Не открывая глаза, он слышит, как пьет его верный Томине…

…но ни Эномото, ни его аколит не следуют за ними. Проходят секунды.

Отчаяние охватывает магистрата. «Эномото узнал о яде».

Открыв глаза, он услышит злую шутку.

«Планы, подготовка и ужасная жертва Томине — все напрасно».

Он не смог отомстить за Орито, Огаву, де Зута, за все загубленные души.

«Поставщик Томине предал нас? Или китайский аптекарь?»

«Должен ли я убить дьявола своим церемониальным кинжалом?»

Он открывает глаза, чтобы понять, какие у него шансы, и в это время Эномото допивает свою чашку…

…и аколит опускает свою, пустую, через мгновение после учителя.

Отчаяние Широямы ушло, ее место со следующим ударом сердца занимает непреложный факт: «Они тоже все узнают через две минуты, и мы будем мертвы через четыре».

— Не смогли бы вы разложить покрывало, мажордом? Прямо здесь…

Эномото поднимает руку:

— Мой аколит может заняться этим делом.

Они смотрят, как молодой человек разворачивает покрывало из белой пеньковой материи. Оно нужно для того, чтобы впитать кровь из обезглавленного тела, но этим утром его роль — отвлечь Эномото от настоящего окончания игры, пока саке впитывается их телами.

— Мне начать, — предлагает Владыка-настоятель, — с молитвы искупления?

— Если кто может сейчас рассчитывать на искупление, — говорит Широяма, — так это я.

Эномото не комментирует, но достает свой меч.

— Ваше харакири, магистрат, будет истинным — с ударом кинжала танто, или просто символичным касанием веера, как нынче принято?

Чувствительность покидает пальцы рук и ног Широямы. «Яд глубоко проник в наши вены».

— Сначала, Владыка-настоятель, я должен вам кое- что разъяснить.

Эномото кладет меч на колени.

— Касательно чего?

— Почему мы четверо умрем через три минуты.

Владыка-настоятель всматривается в лицо Широямы: ищет подтверждения, что ослышался.

Хорошо тренированный аколит вскакивает, оглядывает пустой зал в поисках угрозы.

— Темные эмоции, — снисходительно говорит Эномото, — могут затуманить сердце в такую минуту, но ради имени, данного вам отцом, магистрат, вы должны…

— Все молчат, когда магистрат выносит вердикт! — провозглашает мажордом привычно властным голосом.

Эномото моргает:

— Обращаться ко мне в таком…

— Владыка-настоятель Эномото — но — ками… — Широяма знает, как мало остается им времени, — даймё феода Киога, главный жрец храма на горе Ширануи, властью, которой наделил меня светлейший сегун, я нахожу вас виновным в убийстве шестидесяти трех женщин, похороненных за гостиницей Харубаяши на ариакской дороге к морю, в похищении и содержании в заключении монахинь храма на горе Ширануи и в постоянном и намеренном умерщвлении младенцев, чье отцовство принадлежит вам и вашим монахам. Посему вы ответите за эти преступления своей жизнью.

Снаружи доносится приглушенный звук лошадиных копыт.

Эномото невозмутим.

— Меня чрезвычайно огорчает, что когда-то блестящий ум…

— Отвергаете ли вы эти обвинения? Или считаете себя неподсудным никакому суду?

— Ваши вопросы постыдны. Ваши обвинения презренны. Ваше предположение, что вы, обесчещенный назначенец, можете наказать меня — меня! — поразительное тщеславие. Подойди ко мне, аколит, мы должны покинуть это жалкое место и…

— Почему ваши руки и ноги так холодны в этот теплый день?

Эномото открывает рот — губы только что кривились в пренебрежительной усмешке — и хмуро смотрит на красный тыквенный сосуд.

— Я не спускал с него глаз, учитель, — заявляет аколит. — Ничего не было добавлено.

— Во — первых, — говорит Широяма, — я изложу вам мои причины. Когда два — три года тому назад до нас дошли слухи о телах, погребенных в бамбуковой роще за гостиницей Харубаяши, я не обратил на них должного внимания. Слухи — это не доказательства, а ваши друзья в Эдо могущественнее моих, и дела даймё обычно никого не касаются. Но вы похитили акушерку, которая спасла жизнь моей наложницы и моего сына, и мой интерес к храму на горе Ширануи возрос. Владыка Хизена привел мне шпиона, который рассказал неправдоподобные истории о ваших, ушедших на пенсию, монахинях. Вскоре шпиона убили, подтвердив тем самым достоверность его сведений, поэтому, когда мне передали один футляр для свитков из кизилового дерева…

— Отступник Джирицу показал себя вероломным человеком, предавшим своих собратьев.

— А Огаву Узаемона, естественно, убили горные бандиты?

— Огава был шпионом и собакой, который заслужил смерть шпиона и собаки, — Эномото поднимается, качается, пытается удержаться на ногах, падает и рычит:

— Что ты… что ты…

— Яд действует на мышцы тела, начиная с конечностей и заканчивая сердцем и легкими. Его выделили из желез древесной змеи, которую можно найти только в джунглях Сиама. Она известна, как четырехминутная змея. Умелый аптекарь знает, почему так. Яд невероятно смертелен, и найти его невероятно трудно, но Томине — удивительный мажордом, со связями. Мы проверили яд на собаке, которая жила… как долго, мажордом?