Тысяча жизней. Ода кризису зрелого возраста

Вот я собирался написать «Маськина» на иврите, но пока так и не нашел человека, который взялся бы мне в этом помочь. Кстати, литература на иврите чрезвычайно далека от разговорного языка, и поэтому доступна только небольшой группе людей, которые наслаждаются своим пристрастием к высокому ивриту. Я бы хотел написать «Маськина» просто, по-народному… Так, чтобы всем стало ясно, что образ жизни натуральным хозяйством является как раз-таки самым прогрессивным в мире. Но, увы, кандидатов в редакторы у меня нет… Кому ни предлагаю – все шарахаются.

Вообще, после последних пяти лет очередной интифады с израильтянами каши не сваришь…

Похоже, как автор я обречен на забвение. Дело в том, что евреи меня проклянут за мои безжалостные высказывания в их адрес, а неевреям будет неинтересно читать мои вечные разборки с собственным еврейством… Это все равно, что читать о конфликтах цыгана с собственным цыганством или чукчи с собственным чукчанством.

Так что книги мои исключительно для меня самого, и с евреями я могу общаться лишь с отбывшими в мир иной, а посему менее агрессивными к лицу, их видящему без призмы иудаизмомании.

Что же я вынес для себя из своего глубокого погружения в иврит и в еврейскую культуру? Воспользовавшись образом Торы, можно сказать, что роль человека напоминает лестницу, которую видел Иаков во сне. Она соединяет небо и землю – идею и пространство, и мы, спотыкаясь и матерясь, все по ней шарахаемся то вверх, то вниз…

Глава пятьдесят третья Как я поселился в стане англосаксов и стал их писателем

В результате бегства от самого себя – бегства, охватившего всю мою сознательную жизнь, – я оказался в стане англосаксов, и, естественно, был вынужден начать писать по-английски, потому что никаких других языков англоязычные соплеменники не признавали. Видели бы вы, как они смотрят на любую книжку, написанную не на английском, – как на вещь бесполезную и даже в какой-то мере вредную.

Уважают мои новые сограждане только свой язык, а посему мне пришлось, кряхтя и напрягаясь, начать писать по-английски, чтобы заявить окружающим: «Я – писатель», что в переводе означает: «Оставьте меня в покое, не обращайте внимания на мой странный образ жизни».

Здесь у нас все писатели. Большинство планирует вот-вот написать книгу, часть уже пишет, а некоторые и правда написали. Так что, чтобы быть полноценным жителем, просто необходимо включиться в этот писательский процесс.

Пишем мы, правда, слабенько, все больше какие-нибудь общеизвестные истины, выдавая их за суперсвежие прозрения, однако это не важно. Главное, чтобы было по-английски, и чтобы название было броским.

К сожалению, то, чему меня учили в так называемой английской школе в родном городе, оказалось далеко не тем языком, на котором пишут и говорят в реальном англоязычном мире. Более того, знания, вколоченные в детстве, мешали и продолжают мешать хоть как-то приблизиться к стандартному английскому языку, используемому большинством его носителей.

Поэтому процесс писания по-английски занимает у меня несколько болезненных стадий. Я нанял англоязычного секретаря, некоего Стивена, и по три часа три раза в неделю надиктовывал ему на своем английском то, что я собирался поведать миру, а он сразу превращал мои фразы в нормальные, привычные английскому уху. Правда, Стивен долго не выдержал и от меня сбежал.

Далее я давал тексты на редакцию одному молодому философу, Дэвиду Милсу, но он их переиначивал настолько, что я сам не мог узнать своих мыслей.

Далее тексты попадали к миссис Джоан Скивс из издательства «Люмина Пресс» во Флориде, где они окончательно дорабатывались.

Результатом стала книга про Маськина на английском «Lilli-Bunny and the Secret of a Happy Life», которая вышла в США в мае 2006 года. Разумеется, я поменял имя, и на обложке вместо Бориса стал Брюсом, а иначе как можно преодолеть предубеждение англоязычного читателя перед русским именем?

Также, в связи с внезапным бегством секретаря, у меня осталась недописанной книга «The Joys of Commonsence» по мотивам моей «Кухонной философии».

В английский вариант «Маськина» я включил только 30 глав. На большее не хватило духу. Пришлось внести огромное количество изменений, добавить пояснения, специфические шутки.

Например, там, где в русском варианте речь идет о том, что интеллигенция не стыкуется с народом, в английском варианте это звучит: «The Best People of the Nation actually never meet their society in person». – «Лучшие люди нации никогда не встречаются со своим обществом», а вместо потребления «горькой» и те и другие курят марихуану, в англоязычном простонародье именуемую «pot». Ну а поскольку это слово звучит «пот», то сама собой приходит на ум шутка: если американцы курят «пот» и становятся от этого неамбициозными и немного «хиппи», то китайцы, по всей видимости, курят «антипот» (поскольку являются антиподами), и это делает их амбициозными…

Вообще продвижение книги на рынок у американцев поставлено лучше всех. Плати деньги – и получишь и рецензии от обозревателей «Нью-Йорк Тайме», и включение во все каталоги. К сожалению, очень малое значение имеет, что же ты, в сущности, написал. Реклама и другие «раскручивающие» мероприятия позволяют продать практически любую книгу. И не важно, родной для тебя английский или неродной. Подправят, отредактируют – и вперед.

Язык – это единственное средство хоть как-то общаться с окружающим миром, а без внешних сфер человек погружается в темный мешок собственного бытия, столь мало отличимого от небытия.

Меняя в спешке континенты, я наполнил свою голову винегретом из слов и понятий, перестав быть вполне продуктом русскоязычной среды, но так и не став продуктом какой-либо иной… Люди! Я остался без языка! А следовательно, на меня пахнуло черным духом небытия, от которого бархатно щекочет глаза и хочется падать, падать, падать… Бесконечно и бессознательно.

Я стал цепляться за скользкое вымя вавилонской коровы в надежде насосаться молоком чужих языков, – оно горчит, это молоко, оно мне кажется порой неприятным и странным на вкус, но ничего не поделаешь —это лучше, чем бархатный мрак небытия, пульсирующий перед невидящими глазами.

Глава пятьдесят четвертая Как я стал французским сатириком

Взбалмошность моей творческой энергии нередко удивляла меня самого. Я как-то вдруг уперся рогом и выучил французский. Нанял первую попавшуюся учительницу с тяжелым квебекским прононсом и в течение года неотступно долбил этот язык. Потом нашел писателя-редактора в Париже, Джозефа Уакнина, который, как потом оказалось, был по происхождению марокканским евреем и даже прожил 10 лет в Израиле, где-то между семидесятыми и восьмидесятыми годами.

Я стал слать ему главы французского варианта Маськина, которого мне пришлось переименовать на французский лад в Lilli-Lapin, что звучит, в общем, мило и для русского уха – Лили-Лапа (лили – как у лилипута, а лапа – значит зайчик). Поскольку я запоем читал французскую прессу и свежевышедшие книги, которые я выписывал из Парижу, прямо как Хлестаков, только без кастрюльки, я стал переделывать «Маськина» на французский лад. Так хомяк Гамлет превратился в хомяка графа Монтекристо, и текст проникся духом французских специфических шуток: