Тысяча звуков тишины (Sattva)

Я понял, что «люди» – это братва, и кивнул ему, что разделяю такое мнение. Но он уже махнул рукой и направился в душ.

«Уж не думаешь ли ты, будто от прежней жизни можно откупиться? – Я не без злорадства подумал о Свириде как о навечно заклейменном. Но тут же спросил себя: – А ведь ты сам тоже с клеймом? И где гарантия, что работа со Свиридом не является как раз дорогой в зону?»

Первые несколько месяцев новая жизнь казалась праздником; она сводила меня с ума неиссякаемым, расслабляющим благосостоянием. Я изучал все уголки преимущественно пустого жилища и даже недоумевал: зачем это я понадобился этому выдающемуся шулеру? Главарь бандитской артели снабдил меня сотовым телефоном и показал тайник, где можно было при необходимости взять деньги. В одной пачке лежали украинские, в другой американские купюры. Свирид прямо сказал, что если мне нужна будет девица, я могу не стесняться и вызвать по телефону. С тревогой глядя на стопки денег и на аппарат мобильной связи – в то время редкий предмет роскоши, – я много раз задавал себе вопросы без ответов. Не сон ли это? Ведь так не бывает, чтобы просто пользоваться всеми благами цивилизации, ничего не делая взамен?

Работа появлялась время от времени. С некоторых пор я стал сопровождать босса, дивясь, как легко управлять «мерседесом» и как расступаются перед ним другие автомобили. Наконец, высшим уровнем доверия стал выход с командором в так называемое высшее общество. Там, среди чванливых банкиров в очках с золотой оправой и крупных акул промышленного бизнеса, щеголявших рассказами о сделках, он перевоплощался, становясь лощеным Петром Юрьевичем. И, невольно наблюдая за ним издали, я не мог понять, где же его истинное лицо. С братвой он выглядел своим, мгновенно дичающим хищником. Но и с денежными воротилами он чувствовал себя на короткой ноге, почти мгновенно определяя приятную тему для непринужденной беседы. Меня же в такие дни мучили противоречивые переживания, ибо я не мог разобраться, какому богу я поклоняюсь и к какой вере принадлежу. От воров меня по-прежнему воротило, а когда я оказывался вблизи богачей, мне слишком сильно сдавливал горло галстук. Я не мог стать собой ни в одной точке планеты, что-то перевернулось во мне. В тюрьму посадили одну личность, из нее вышла совсем другая. Я стал человеком без имени, тенью, просто громилой, клыкастым цепным псом при хозяине. Там, в колонии, была хоть надежда выйти на волю. После нее стал жить ожиданием, что вот-вот заработаю достаточно денег, и тогда все изменится. Но держало возле Свирида меня совсем другое – я не мог бы найти себе применения. Что я, в сущности, умел делать? Убивать и калечить от имени государства? Готовить бойцов, подобных себе? Все верно, и если так, то возле щедрого и великодушного крупнокалиберного игрока мне и место. Вся моя жизнь превратилась в чудовищный анабиоз, серию фантастических картинок, которые я высматривал в непроглядном тумане бытия.

Я жаждал увидеть дочь. Не проходило дня, чтобы я не подумал о ней, вынашивая мечты и выращивая иллюзии. Только через пять месяцев, когда внутреннее напряжение стало сжигать меня, я решился поговорить об этом со своим боссом. Свирид вскинул брови и строго взглянул на меня.

– Но ты ведь говорил, что у тебя никого нет из родных? – сказал он, и в интонации я почувствовал упрек.

– Девочка родилась, когда я уже сидел, и я ни разу ее не видел. Я намеревался вычеркнуть ее из своей жизни, чтобы не бросать тень на ее судьбу, но я не могу, не в силах этого сделать… – Я не просил его, просто рассказывал о своем состоянии.

– Хорошо. – Свирид немного смягчился. – Мы поедем вместе. Ты знаешь, куда ехать?

– Ммм… нет пока. Но я знаю, что сестра жены жила в Буче, тут совсем недалеко. И знаю, что она работала в салоне красоты косметологом…

Он недовольно перебил меня:

– Николай поищет ее, и если она действительно работает под Киевом, мы навестим твою родственницу.

Свирид сдержал слово, и через неделю мы сидели в маленьком открытом ресторанчике с Тамарой, сестрой единственной женщины, которую я любил. Над нами раскачивались дубы, то и дело роняя желуди, и от их гулких ударов по крыше создавалось впечатление, будто это выстрелы, и все пули предназначались мне. Я смотрел на нее и угадывал знакомые черты: такие же блестящие черные волосы цвета вороньего крыла, такая же короткая стрижка и такие же черные глаза. Только в глазах сестры застыло выражение скорби, сожаления и непонимания. Некоторое время я разглядывал ее, а она меня.

– Ты стал колючим, – сказала она, не меняя выражения лица, – как проволка.

– Место моего досуга не способствует появлению нежности, – как фехтовальщик, выпадом на выпад, ответил я.

Мы говорили недолго, наконец она сказала:

– Девочку удочерила пара из Канады…

Когда она произнесла эту фразу, меня будто финкой полоснули по глазам. И я долго не мог понять смысла этих простых слов, как будто кровь заливала глаза.

– Как эти люди нашли ее?

– Это украинцы, мои хорошие знакомые, очень толковая и перспективная семья… Он продвинутый айтишник, она замечательный лингвист. Бог их обделил детьми, но, поверь, девочке будет лучше с ними. Получит хорошее образование, будет жить достойно, не то, что тут. Они уехали в Канаду три года назад, получив гринкард…

По мере того как она говорила, маленький родной человечек, существующий где-то в окрестностях бытия, – все, чем я жил последние месяцы, – стал медленно и неумолимо удаляться куда-то в бездонные глубины космической Вселенной, превращаясь в далекую, недостижимую точку. Чей-то суровый голос произнес мне в самое ухо: «Ты больше никогда не увидишь своего ребенка – ты просто ему не нужен». Ощутив неимоверную слабость в теле, холод в конечностях, я отвернулся, раздавленный своей беспомощностью и осознанием убогости собственного существования.

После этой встречи мной овладела беспредельная апатия – все потеряло смысл. На меня опустились сумерки, и я жил по инерции. Я даже не пытался звонить Тамаре или связаться с кем-нибудь из людей, которых знал прежде. «Так надо, – убеждал я себя, все чаще обращаясь к бутылке для анестезии парализованного сознания. – Ты это заслужил. Каждый получает то, что посеет». Существование стало еще хуже, чем в заключении. Тут, у Свирида, я размяк, стал себе ненавистен.

Возникли беспорядочные связи с женщинами без имен. Раз в неделю я напивался до скотского состояния. Телевизор включать я перестал: и без телеэкрана все, что видели мои глаза, было кое-как упакованным бредом и словоблудием. Удивительно, что в таком состоянии я сохранил уровень профессионального бойца и один раз даже отличился во время возникшей в ходе встречи перепалки. Действуя машинально, со свойственной мне агрессивностью и отрешенным бесстрашием, я одним наскоком сбил с ног бизнесмена, решившего разобраться со Свиридом с помощью пневматического пистолета. Вряд ли нервный предприниматель, на чей бизнес пожелали наложить лапу бандиты, смог бы убить человека. Но моя предупредительность и настороженность были оценены хозяином, а к бесполезным сбережениям добавилась премия в пять тысяч зеленых. Знал бы Свирид, что я был одинаково опасен для всех окружающих, как заряженный автомат, снятый с предохранителя».

3

Кирилл испытал чувство стыда – Шура так раскрылся перед ним, даже свой сокровенный дневник выложил на стол – наверняка для него же. А он до сих пор избегал делиться интимными подробностями своей жизни. Теперь Лантаров видел другой образ Шуры, словно наступило долгожданное прояснение. Но вместе с тем Лантаров снова и снова задавался мыслью о человеческой природе: «Неужели, несмотря ни на что, все мы, люди, так одинаковы и предсказуемы? Неужели мы способны быть одновременно и порочными, и греховными, болтаясь между возвышенным и низменным? К возвышенному мы едва дотягиваемся, с низменным бороться попросту нет сил». Шура наконец обрел человеческие черты, предстал уязвимым и подверженным слабостям.

– Думаешь, я смогу сегодня пойти? – спрашивал Лантаров после обеда, преданно заглядывая в глаза Шуре.

– Конечно, сможешь. Ты давно готов, просто твоя психика тормозит. Ты боишься расчехлить сознание. Сейчас только вера определяет момент, когда ты пойдешь без костылей. – Шура сказал эти слова настолько убежденно, что Лантаров не выдержал, схватил костыли и завопил:

– Пойдем! Я тоже верю, что смогу!

Он, боясь собственных слов, зарделся и дрожал всем телом.

Даже пес застыл, с любопытством глядя на людей. Лантаров в ответ на знак Шуры послушно отбросил костыли. «Пусть лучше я грохнусь, но сегодня я должен испытать себя до конца», – думал он, в отчаянии глядя на негнущиеся ноги.

– Давай, давай, – шептал ему Шура, вкладывая всю свою энергию в реализацию задуманного дела. Казалось, для него этот шаг значил не меньше, чем для самого больного.

Лантаров сосредоточился и, почти ничего не чувствуя, сделал шаг. Он зачем-то сконцентрировал взгляд на макушках сосен, ему казалось, что так будет легче. Пот выступил у него на лбу от нечеловеческого напряжения, а в глазах неожиданно появились слезы беспричинной радости.

– Я теперь, как в детском фильме про Синдбада-морехода! Там так циклоп ходил!

– Ничего, это – временно, – шепнул ему на ухо Шура и вдруг крикнул: – Кирилл, ты пошел! Скоро будешь бегать!

Лантаров улыбался, он почти ничего не слышал и не видел кроме границы леса, до которого была добрая сотня метров. Там была его цель – первый участок, который предстояло преодолеть.

– Теперь – без моей руки. Все получится! Я – рядом.

Шура выпустил его руку из своей горячей ладони и мгновенно больной почувствовал, как он одинок. Не сейчас, а в принципе, ибо ему стало понятно, что свои главные шаги человек все равно должен сделать самостоятельно. Так же как родиться и умереть. Помощь тут невозможна! И он по инерции сделал шаг самостоятельно, затем еще один, но потом испугался и остановился. Он так тяжело дышал, как будто только что совершил кросс по пересеченной местности в несколько километров.