Тюльпаны, колокола, ветряные мельницы

Тревожно светит одинокий фонарь в припортовом переулке, озаряет мостовую, исхлестанную дождем, бездомного бродягу. А рядом спесиво пылает реклама удачливых торгашей. Мазереель чуток ко всем противоречиям нашего века. Он рисует и зловещий гриб атомного взрыва. Многие художники Запада растеряны, напуганы, проклинают цивилизацию, как будто машины, наука виноваты во всех бедах. Мазереель знает виновных.

Рисунки Мазерееля напоминают мне другого фламандца наших дней — Константина Пермеке.

Пермеке не график, а живописец. Что же сближает их? Вглядимся. Вот пейзаж бельгийского приморья. Это где-то недалеко от Антверпена. Серое море под низкими тучами, затихшее, словно придавленное. И берег — такой же плоский, как море, полоса желтого песка. Господствуют два цвета. Побережье не радует красками — и Пермеке не приукрашивает. Напротив, он как будто предпочитает писать в такие вот сумрачные, ненастные дни.

Почему?

На его полотнах нет праздников, есть лишь простая обыденность, трудная, изо дня в день, борьба с неласковой природой. Свои сюжеты художник искал среди дюн, на рыбацком судне, у скромных очагов.

Семья рыбака садится за обеденный стол. Год выдался трудный, улов нищенский. Печально, голодно в доме. Все это видишь сразу, с первого взгляда, хотя Пермеке и тут верен своей манере: люди и вещи даны контурно, деталей мало, даны лишь самые необходимые. Но какой скудостью веет от ломтя хлеба! Как он мал для мускулистых, крупных мужчин, вернувшихся с работы! Таково мастерство Пермеке — немногими мазками он умеет рассказать очень много.

Иногда художник поддавался моде, отходил от жизненной правды, не только огрублял, но уродовал человека. На холсте появлялась топорная, отталкивающая кукла.

Но по природе своей Пермеке реалист, верный сын сурового приморского края. Люди на его картинах большей частью сильные, упрямые, храбрые. Худосочная природа словно оттеняет их полнокровную, истинно фламандскую мощь.

Музей, в котором я видел полотна Пермеке, стоит на песчаной земле побережья. В окна бил штормовой ветер. Студеное море трепало суда. Почти весь год дуют здесь, не встречая препятствий, ветры с Атлантики. Край, который не терпит слабых, покоряется лишь богатырям!

И искусство, выросшее здесь, по традициям своим героично.

Могучее дерево искусства, посаженное фламандскими мастерами прошлого, не высохло, не срублено отщепенцами. Оно приносит и будет приносить плоды.

В дорогу с Верхарном

Мы покидаем Антверпен. Поезд мчит нас на юго-запад. Гладкая равнина, каналы, фермы, прозрачные рощицы. Здесь местность ниже уровня моря. Во время первой мировой войны, когда сюда ворвались немецкие оккупанты, бельгийцы призвали в союзники море, подняли шлюзы.

Операция была рискованная. Опасность угрожала и своим. Король Альберт, командовавший бельгийской армией, решил задачу блестяще. Захватчикам был нанесен огромный урон. Альберт до сих пор почитается как национальный герой. Почти в каждом городе можно найти памятник ему и живые цветы у подножия.

То и дело названия станций напоминают о битвах той войны.

На нашем пути Ипр. Возле него разыгралась ожесточенная битва с войсками кайзера. С тех пор каждый год, в годовщину сражения, на старинную башню поднимается горнист, трубит тревогу.

В вагоне со мной спутник-поэт.

Есть стихи, которые хорошо брать с собой в дорогу, настолько связаны они с обликом и духом страны. Таково творчество Эмиля Верхарна, крупнейшего поэта Бельгии. Я смотрю в окно, листаю книгу, и строки Верхарна словно вырастают из пейзажей. Кажется, не книга говорит со мной, а вон тот городок, сгрудившийся вокруг величавого собора, тополя над шлюзом, самоходная баржа, бредущая по каналу, коренастый шкипер на корме.

В далеком Брюгге мост Зеркал

Ему сверкал;

Мосты Ткачей и Мясников,

Мост Деревянных Башмаков…

Мост Крепостной и мост Рыданий,

Мост Францисканцев, мост Прощаний,

Лохмотьев мост и мост Сирот —

Он знает их наперечет.

Верхарн и сам знал мосты Бельгии, ее потоки, ее города и селения, ее песни, легенды родной страны и бурную ее историю, злодеев и витязей. Фламандец родом, он писал на родном языке и на французском, понимал всю Бельгию, любовался ею и болел за нее, мечтал о ее будущем. Стихи Верхарна — своего рода поэтическая энциклопедия страны.

Он часто обращался к прошлому — и тогда его творчество обретало выпуклую, сочную живописность образов Рубенса. Оживает в стихах Уленшпигель, кипит боевой задор гезов. Рисует Верхарн пейзаж или бытовую сценку — все у него по-фламандски весомо, зримо, контрастно.

Вот славный город с тихими домами,

Где кровля каждая над узкими дверями

На солнышке блестит, просмолена.

Вверху колокола с рассвета дотемна

Так монотонно

Плетут все ту же сеть из тех же бедных звонов.

Точно такой городок промелькнул сейчас за окном… А теперь к самой насыпи вынеслись добротные зажиточные фермы. Перед каждой среди подстриженных кустиков ее уменьшенная копия — домик-кормушка для птиц. И поэт открывает ворота, показывает богатство фермера: лоснящихся коров, парное пенистое молоко, полные кормушки. Слышно, как звенит тугая струя в ведре у доярки. А труд в пекарне, «плоть мягкую хлебов», Верхарн изобразил так, что ощущаешь и запахи, и печной жар. Вспоминаются натюрморты современника Рубенса — Франса Снайдерса, аппетитное изобилие яств на его полотнах.

Но Верхарн — поэт нашего века. Он остро сознавал, что сытая, богатая Бельгия — это далеко не вся Бельгия. Он развенчивал скопидомство, стяжательство, духовное убожество толстосумов. Их дома-кубышки были перед глазами Верхарна, когда он писал:

Вы жирное житье в себе замуровали

С его добротностью скупой

И спесью жадной и тупой,

И затхлой плесенью затверженной морали.

Едкого сарказма полно стихотворение «Золото».