Тюремные дневники, или Письма к жене
Шрифт:
Чтобы на следующее утро забрать. А ночью мы ехали, случайно увидели — и сожгли. Мы потом с приятелем так смеялись, когда я ему все это рассказал. А вообще я сейчас вспоминаю ту свою жизнь — чего ни вспомнишь, один криминал! Такие ужасы были — как будто не со мной происходили. Я седеть в девятнадцать лет начал. Смотрю в зеркало — волос седой в брови появился. Я зову Машу: «Маш! Это у меня волос седой, что ли?» — Она посмотрела и говорит: «Сколько же видели эти глаза!.. Давай его вырвем!» Прикинь, сижу я на съемной квартире с Машей и с приятелем одним. А только что Глеба убили, я был в таком состоянии, спать совершенно не мог, на сонниках сидел. Ну вот, ночь, полчетвертого, и вдруг домофон звонит: дзи-и-инь! Я спросонья подхожу: «Да?» Слышу, знакомый: «Толь, открой!» Я понимаю, что это за мной приехали. Глеба убрали, теперь моя очередь. Мы же с ним вместе были. Ну, я нажимаю кнопку в домофоне, открываю дверь в подъезд, а сам быстро бужу приятеля и Машу. Маше говорю: «Срочно одевайся, ложись одетой под одеяло, как будто спишь, и лежи там, что бы ни происходило». А сам понимаю, если
«В общем так, вася! Дела у нас плохие. Отсюда мы либо вообще не выйдем, либо только одни, больше никто. Бери автомат и вставай за дверью. Я встану к ней спиной и начну разговаривать. Если услышишь, что разговор на повышенных тонах пошел, распахивай дверь и всех подряд вали без всяких колебаний. А я попытаюсь куда-либо в сторону уклониться. Все, кто там будет — наши враги. Я хочу, чтобы, когда я открою глаза, они все мертвые на полу лежали». — Тот отвечает:
«Базара нет!». Берет на изготовку автомат и становится за дверью. И вот, пока те на лифте поднимались, Маша оделась и под одеяло легла, Боксер с автоматом за дверью встал, а я спиной к этой двери в прихожей. — А Боксер действительно стал бы стрелять? — переспрашиваю я. — Конечно, ни секунды не раздумывая. — Ну, и дальше что? — Итак, я открываю дверь, заходят четверо. Среди них Солдат. Я смотрю, все пьяные. Я думаю: «Это хорошо! Они даже среагировать и уклониться в случае чего не успеют». Начинаем разговаривать. Сразу на повышенных тонах. Я чувствую — все! Сейчас Боксер стрелять начнет! Уже даже в сторону от двери слегка отхожу. Но он что-то не стреляет. Но это хорошо оказалось, что он не стал тогда стрелять. У нас накал постепенно спал — в общем, пошли на кухню чай пить. Обошлось, короче. Они когда ушли, я смотрю на прихожую и думаю: «Сейчас бы здесь четыре кабана лежали. А квартира на меня оформлена, опечатки мои кругом. Все! Конец». — А ты не боялся, что они тебя сразу же убьют? — Да нет! Они бы так сами засветились. Вывезти должны были куда-нибудь. Сказали бы: «Собирайся, поехали. С тобой человек один поговорить хочет». Ну, а какие «разговоры» в полчетвертого ночи?
Ясно все. — А Солдат об этом знает? Что у тебя Боксер тогда под дверью стоял? — Я ему рассказал потом. Он говорит: «О-о!.. Это я вас, на хуй, недооценил!» А я еще боялся, что Глеб им что-то перед смертью рассказал, если в лапы к этим извергам попал. Если к Солдату в лапы кто-то попадал — это все! Шансов живым уйти никаких не было.
И чтобы скрыл человек что-то — это совершенно невероятно. Я такого еще не видел. — А ты сам видел, как людей пытали? — Конечно.
Неоднократно. Для меня тогда все эти пытки, расчлененки и смерти настолько обычным делом стали, что я на них вообще не реагировал. У меня даже чувство юмора тогда изменилось. Специфическим каким-то стало. Помню, едем мы с Глебом и телкой его в машине. Он телку свою в ванной трахал под душем, она как-то там неловко поскользнулась и голову себе разбила. Прикинь, раннее утро, народу на улицах еще никого, мы едем в больницу — злые, не выспавшиеся, а на заднем сиденье телка его вся в крови рыдает и никак успокоиться не может.
Истерика у нее. Я и говорю шутя Глебу: «Слушай, а может, проще просто Солдату позвонить, чем с ней сейчас возиться? На конструктор ее — и в сумки!» А сам потом думаю: «А ведь самое смешное, что позвонить сейчас Солдату — он и действительно приедет и даже не спросит ничего. Даже вопросов никаких задавать не станет. Приедет просто с сапожным ножом — и на конструктор. А потом скорая помощь — и в лес. Вот и все». — Так это Солдат, что ли, Глеба убил? — Конечно. Ну, не он был исполнителем, там другой парень — я потом все выяснил — но он все подготавливал. — Так Глеб им что-либо сказал? — Нет. Они просто спросить не догадались. Сразу убили. — А труп куда дели? — Расчленили и сожгли. — А ты Солоника знал? — Знал. Да, Солоник этот совершенно рядовым исполнителем был. Маленький такой, невзрачный… Была у него пара хорошо исполненных дел — вот и все! — Так он тоже спецназовец бывший был, как Солдат? — Да никакой он не спецназовец! Это его адвокат потом все раздул. Книгу о нем написал и пр. А на самом деле ничего он из себя не представлял. Совершенно был беспонтовый. — Его Солдат убил? — Да. С парнем одним поехали в Грецию и исполнили. А у нас тогда война с курганскими была. Вот и решили провести акцию устрашения. Потом тело подбросили в определенное место и курганским позвонили: «Вон там-то и там-то, дескать, ваш Солоник валяется». А этот разговор мусора подслушали.
Ну, все и завертелось. — А подругу эту его? Манекенщицу? — Так уж получилось. Что она там тоже в тот момент оказалась. Кричать начала.
Куда было деваться? — Слушай, Толь, а почему вы с курганскими воевали? — Да они вообще со всеми воевали! Со всей Москвой.
Курганские — это наши же, ореховские. Просто группа, от нас отколовшаяся. — Как ваши? Так они не из Кургана разве приехали? — Это наша группа. Просто люди из одного города. А так они сначала у нас были. — А Витю ты такого знаешь? (Я называю фамилию Вити, моего бывшего сокамерника по Матроске.) — Нет. — А Андрея, он над нами сидел, в 2–5–4? У него двадцать
четыре с половиной года особого. — Андрея знаю. Я с ним здесь в одной камере сидел. — Слушай, а вот у Вити семнадцать с половиной лет особого. Значит, на нем тоже убийства, наверное, есть? Чем он там, скорее всего, занимался-то? А то мы как-то с ним на эту тему не говорили. — Если семнадцать с половиной лет особого — наверняка был исполнителем. — Киллером? — Да, причем серьезным. При таком сроке — наверняка. (Витя??!!)Р.S. Кстати, жена Максима Борисовича (так зовут нашего третьего сокамерника — антиквара с шашкой) работает, оказывается, главным экспертом в Российской торгово-промышленной палате по чаю, кофе, какао и шоколаду. Так вот, лучший чай — «Майский». Туда в свое время все старые советские специалисты ушли. А лучшее какао — фабрики «Красный Октябрь». Все же западные сорта, поступающие к нам сейчас — полное барахло. К тому же, все они, как правило, вовсе не «западные», а в лучшем случае — румынско-польско-болгарские. Вот так. Хотите верьте — хотите нет! За что купил — за то и продаю.
27 июня, пятница
Толин суд из-за болезни судьи перенесен на восьмое июля.
Соответственно, до этой даты с Солдатом он не увидится. Ладно, подождем. — Интересно, как нас вообще судить будут? — вслух размышляет Толя. — Сейчас по новому УПК свидетели обязаны лично выступать. На судебных заседаниях. А у нас с начала дела уже четыре свидетеля умерли… («Умерли»?.. Хм!..)… Я не представляю, как теперь остальные выступать будут. — А как до этого выступали? — спрашиваю я. — До этого личного присутствия не требовалось. Просто их показания на суде зачитывались и все. А теперь новые правила ввели. Свидетели сами наверняка еще про это не знают. — А на тебя кто-нибудь показания давал? — Да был там один бизнесмен. Козел рогатый. Но он потом очень плохо кончил. С ним некоторые нехорошие вещи случились…
Между прочим, помимо четырех свидетелей, в самом начале следствия погиб еще и руководитель их следственной группы. («Генерал из Генеральной прокуратуры».) Был застрелен прямо на улице по пути на работу неизвестным молодым человеком, чрезвычайно похожим на Толю, который на тот момент уже находился в розыске. («Они вначале были уверены, что это я. Пока не разобрались…») Вечером Толя и Максим Борисович обсуждают со знанием дела разные системы стрелкового оружия и, в частности, пистолетов. Их сравнительные характеристики, достоинства и недостатки и пр. Поскольку оба, судя по всему, являются в этой области фактически профессиональными экспертами (правда, по разным причинам), разговор получается очень содержательным. Оказывается, обычный ПМ — это практически идеальное оружие для города. Пуля может использоваться безоболочная — кусочек свинца со смещенным центром тяжести. При попадании в человека, пуля начинает «гулять» по телу, что существенно увеличивает эффективность поражения. Дальность боя сравнительно небольшая, но для города много и не требуется. Зато при выстреле в помещении пуля практически не рикошетит. В отличие от того же ТТ. Пистолет сам по себе достаточно компактен. Очень неприхотлив. («Хранить можно, где угодно. На чердаках, в подвалах. Он даже, если и заржавел весь, все равно стреляет. Если, скажем, любой другой пистолет где-то на чердаке лежал — его обязательно проверять надо. В лес ехать. Он может выстрелить, а может и нет. А ПМ проверять не надо. Взял и пошел.
Шкуркой почисти поверхность — и все. Можно быть уверенным, что выстрелит».) Есть, впрочем, и недостатки. — Обойму одной рукой не сменишь. Ее второй рукой вытаскивать надо. А если тебя в руку ранят?
— Плюс флажковый предохранитель, — добавляет от себя Максим Борисович. — Неудобно левой рукой переключать. Зато у ПМ стволы взаимозаменяемы. Можно ствол просто выбросить и новый с другого ПМ поставить. — Да? — удивлено переспрашивает Толя. — Этого я не знал.
Далее разговор плавно переходит на глушители. — Да некоторые вообще ничего не понимают! — рассказывает Толя. — Просто удивительно.
Пистолет у него и так слабенький, а он еще и глушитель на него огромный ставит. Помню, мы с пацанами охраняли в больнице одного моего приятеля. Чтобы его там не добили. Так в него стреляли из совсем слабого пистолета (Толя называет марку) с аж тридцатисантиметровым глушителем. Поэтому-то и не убили, а только ранили. Два огнестрельных ранения в голову. Пули череп не пробили, а по касательной ушли. — И как же вы охраняли? — интересуюсь я. — Как-как!.. В коридоре сидели. С автоматами. Сестры и врачи заходят, косятся — у нас прямо на столах автоматы лежат. — И что, так никто и не сообщил никуда? Из всей больницы? Из всего персонала? — простодушно удивляюсь я. — А как сообщишь? Попробуй, сообщи, — усмехается Толя.
28 июня, суббота
История с гражданским иском (я в свое время писал об этом) продолжается. Сегодня мне под расписку вручили «Заявление об увеличении исковых требований». С 265 635,34 руб. до 268 897,08 руб.
Иными словами, гражданка N пришла к выводу, что сумма в 265 635,34 руб. (двести шестьдесят пять тысяч шестьсот тридцать пять рублей тридцать четыре копейки) в качестве компенсации за потраченные ею в свое время на акции МММ свои кровные 130 руб. (сто тридцать рублей) будет совершенно недостаточной. И решила увеличить ее до 268 897,08 руб. (двухсот шестидесяти восьми тысяч восьмисот девяноста семи рублей восьми копеек). То есть аж на 3261,24 руб. (три тысячи двести шестьдесят один рубль двадцать четыре копейки). (В заявлении, впрочем, указано: увеличить «на 404 016 руб.». Откуда взялась эта цифра — для меня загадка. Впрочем, неважно. На фоне всего остального бреда эта мелкая деталь малосущественна.) В подтверждение этих своих новых требований прилагаются: