Тюремный романс

Спасибо тюремщикам. Определили. Уж лучше туда, где пятьдесят и каждую минуту кто-нибудь усаживается на парашу.

– Облаву устроили, суки, – продолжал пояснять Белка. – А у меня в карабине два патрона оставалось. Сначала пугнуть хотел, да низко взял. Раз так, думаю, чего последнему патрону зря пропадать? Двоих положил, а их семеро оказалось. – Улыбнувшись улыбкой, которая ранее казалась Сороке добродушной, выдал: – Мне бы еще пять патронов. Всего пять… У тебя курить есть?

Ферапонтов сообщил, что нет. Тогда Белка разрешающе кивнул на лежащую на полу пачку. Закурив, Сорока не успокоился. Менты втюхали его в «хату» с каким-то психом, и в любой момент можно ожидать, что псих вдруг что-нибудь вспомнит – скорее всего, что виновником его задержания был именно Сорока, вытащит из-за щеки обломок лезвия и полоснет его по запястью. Пока конвой сообразит в чем дело, кровь из него выйдет, как молоко из опрокинувшегося пакета.

– А тебя-то за что?

– Да, так… – отмахнулся Сорока. Ему вдруг пришло в голову, что ворон ворону глаз не выклюет. И он поведал собрату по борьбе с законом историю с двумя милиционерами. Не забыл упомянуть и о ловкости, проявленной в деле усадки в тюрьму заместителя транспортного прокурора.

Белка довольно ощерился.

– Моего бы следователя кто-нибудь сюда усадил…

Он хотел помечтать еще о чем-то, но на двери камеры загрохотали запоры.

– Ферапонтов, на выход, – заявил какой-то майор-«зеленорубашечник», рассматривая вставших вдоль короткой стены арестантов.

Заложив руки за спину, Сорока побрел туда, куда велел «вертухай», – вдоль коридора.

– Стоять.

Он остановился.

– Лицом к стене.

Он выполнил.

Скосив взгляд, Сорока заметил, как офицер открывает какую-то камеру. Понятно, его переселяют. Не успел Ферапонтов облегченно вздохнуть и приготовиться к привычному в общих камерах запаху нечистот, пота и курева, как настроение снова сменилось. «Хата», в которую его втолкнули, была пуста.

– Читай. – Ему втолкнули в руку туго свернутую бумажку.

Мгновенно сообразив, в чем дело, приближенный Локомотива быстро развернул листок.

«Сорока, Л. волнуется. Отпиши, кто тебя зачалил и на что разводят. Не говори лишнего, и все будет нормально. «Спартак» – «Уралан» – 2:0».

– Это кто писал?

– Ты что, почерк своих друзей не узнаешь? – усмехнулся начальник смены.

– А я что, переписку с ними веду? – окрысился Сорока.

Майор вздохнул, сетуя на свою тяжелую судьбу, и описал того, о ком его предупредил по телефону Шебанин.

– Это Вован, – услышав о привычке приезжего морщить нос, сразу понял Сорока. Воспрянув духом, он яростно зашептал: – Слышь, какая-то подстава идет!.. Ты скажи ему…

– Старичок, мне по барабану, что у вас тут идет, – грубо перебил его майор. – Вот тебе листок, вот грифель. Послезавтра, когда поймешь, за что тебя прессуют, подробно изложишь свои догадки. Я зайду в это же время. Понял?

Ферапонтов понял и побрел, ведомый, обратно в одиночку.

– Что за ночные вызовы? – поинтересовался, опять ковыряясь в носу, Белка.

Покосившись на его вращающийся указательный палец и мятые брюки, Сорока рассказал.

– Это правильно майор сделал, – подтвердил Белка. – Сначала нужно узнать, за что тебя заперли, а потом братве сообщать.

«Да что ты о братве знаешь, – не глядя на сокамерника, мысленно вскипел Сорока, – мокрушник таежный…»

Между тем сленг Белки ему импонировал, и уже в течение первой бессонной ночи он убедился в том, что о братве этот неприятный мужик знает как раз очень много. Он назвал в числе своих знакомых Колю Ломаного из Кемерова, Валю Пересмешника из Новосибирска и даже… Штуку.

– Как его зовут? – уточнил Сорока. – Это… Георгием?

– Твоего Штуку, может, и Гошей кличут, – согласился Белка. – А мне Виталька знаком. И мне странно, браток, что ты не знаешь авторитета, который заправляет в этом богом забытом городе. Расскажи-ка мне о себе…

Наткнувшись на подозрительный взгляд Белки, Сорока понял, что сглупил. Проверка вышла так, что теперь приходилось «отмазываться» самому. Сославшись на шутливость своей натуры, Сорока быстро расставил все по своим местам и понял, что рядом с ним на нарах сидит парень не промах. И чутье человеку Локомотива подсказывало, что на него положиться можно.

В любом случае, тот уже дважды дал толковые советы. Во-первых, терпеливо дождаться следователя и окончательно выяснить причины своего задержания. О том же самом говорил Сороке и майор. И, наконец, Белка велел Сороке вспомнить все, что тот начудил за последнее время. А героин… Это предлог, обычный повод. За что суд задержит без лишних вопросов, так это за наркотики. Главное, как говорил один политический персонаж, начать.

– Они, как правило, начинают с того, где ты был во вторник вечером, а заканчивают «мокрухами», – пояснил Белка, словно трижды судимый Ферапонтов плохо разбирался в тактике милиционеров в деле отправки на зону законопослушных граждан.

Справедливости ради нужно заметить, что Сорока еще ни разу не говорил о прошлых судимостях. Поэтому Белку можно было понять и к его советам отнестись с известной долей благодарности.

– Вот сиди и думай, где нагадил, – зевнул убийца милиционеров и перевернулся на единственных в камере нарах. – А я пока место займу и посплю.

Сорока уснул только под утро. Сначала тихий сап лежащего на боку сокамерника его раздражал, потом стал дурманить, а к пяти часам убаюкал. Он так и встретил подъем – сидя на корточках в углу камеры.

Глава 14

– Я так и знал! – хлопнул себя по бедру Тишкин, сквозь стекло прокурорской «Волги» наблюдая за выходящим из «Фольксвагена» Подлизы майором. – Знал, что если ваши слова правда, то это будет обязательно Качалкин!

В его глазах играли бесноватые огоньки.

– Вот гад, а?

Струге, Пащенко и Тишкин сидели в машине у входа в СИЗО уже пятый час. Ровно столько, сколько времени понадобилось Локомотиву для получения информации о том, что Ферапонтов задержан и закрыт в тюрьме по подозрению в хранении и транспортировке наркотиков, чтобы отреагировать на это известие.

Сорока спокойно сидел в ресторане и пил горькую, когда к нему подошли двое. Они были в штатском, но узнать ментов среди всех присутствующих Ферапонтов мог даже в парилке бани. Итак, двое подошли и попросили выйти в фойе.

– Что за дела? – понимая, что данный вопрос не имеет никакого значения, на всякий случай справился он.

– Никаких дел, – сообщили они, размазывая по Сороке вязкий взгляд.

Этот взгляд Игорек знал очень хорошо. Его задерживали бесчисленное количество раз, но только трижды взгляд у мусоров был такой – словно растекшийся по куску хлеба растаявший маргарин «Рама». И все те три раза разговор заканчивался «крыткой».