У бабушки, у дедушки

Мама принялась отпаивать кота теплым молоком. Насыпали в парное молоко измельченных угольков, с трудом Котьке разжали рот и влили несколько ложек. Потом таким же путем подали пару ложечек растопленного коровьего масла. Спустя немного времени —- повторили. Кот начал медленно отходить, не в смысле, как говорили в старину, отходить — умирать, а приходить в себя — возвращаться к жизни. Он зашевелился, повел по сторонам взглядом, потом попытался облизнуть перепачканную в молоке и масле мордочку. Ну, раз начинает мыться — можно не волноваться, пошло на поправку! Порошки спасли кота от глистов, а молоко, угольки и топленое масло — от порошков.

Через неделю Котька был совершенно здоров.

Кстати, кошачьи глисты не опасны человеку. Так сказал ветеринар. Это для тех, кто боится болезней

Котька затосковал

На следующее лето мы опять всей семьей уехали в село Степаноео, где папина землеустроительная партия уже не первый сезон производила большие работы. Дома остались одни старики.

Спустя недели две или три мама наведалась в город. Взяла меня с собой

Дома нас встретила встревоженная бабушка.

— Васька-то ваш...— бабушка упорно отказывалась признавать Котькино имя и называла кота Васькой, как от сотворения века кличут всех котов.— Васька-то без вас совсем от рук отбился. Ничего не ест, дома ке живет, худущий стал — все кости наружу! Третьё- ва дни ушел, так и не бывал. Жив, не жив, ке знаю...

Бабушка рассказала, что ночью после нашего отъезда кот долго ходил по опустевшей квартире и печально мяукал, словно кого-то звал. Утром он. отказался от молока и ушел на сеновал. К вечеру вернулся, помяукал в пустых комнатах и опять ушел. Все эти недели он обитал вне дома и, хотя и наведывался каждое утро, пищу не принимал, молока не лакал, на руки не шел, а последние три дня не показывался совсем.

— Заболел, что ли? — недоумевала бабушка.

Я кинулся искать Котьку. После долгих поисков, весь вывозившись в пыли, расцарапав руки в кровь и, зацепившись за гвоздь, порвав рубашку, я наконец нашел кота на карнизе под кровлей сеновала. Да и это мне удалось лишь благодаря помощи Томки. Верный нес повсюду ходил за мной и тоже искал, время от времени поднимая голову и втягивая ноздрями воздух. Понимал ли он, что я ищу Котьку, я не знаю, но думаю, что понимал; ведь я звал громко: «Котька! Котька!» Томка задержался около дверей сеновала, и это навело меня на след.

Котька, одик-одинешенек, как и тогда, когда у него болел живот, сидел в знакомой позе, сжавшись в комочек.

На мое «кис-кис» он лишь медленно повернул голову.

В сарае был полумрак, свет проникал только через щели и слуховое оконце-треугольник, прорезанное в досках. Глаза кота светились, как самоцветные камни. Я протянул руку и погладил его по спине. Неожиданно он взъерошился, выгнулся, как будто увидел смертельного врага, громко зашипел и ударил меня лапой. Резкая боль обожгла руку. Когти у Котьки были как бритвенные ножи, на рукэ выступила кровь. Я закричал на кота:

— Ты что — не узнал?!

Котька спокойно спрыгнул с карниза и, не обращая на меня ни малейшего внимания, как будто меня и не было вовсе, медленно побрел к двери. Я ничего не понимал. Что с котом? Принять меня за чужого?! Такого еще не бывало никогда. На пороге Котька остановился, зажмурился, яркий солнечный свет ослепил его. Тут я и взял его на руки. Он больше ке сопротивлялся.

Только теперь я смог разглядеть его. Котька был неузнаваем. Он невероятно исхудал, бока ввалились, грязная шерсть торчала клочьями. Казалось, это совсем не наш Котька.

К вечеру кот немного очувствовался. Он словно лишь теперь узнал своих хозяев. Он полакал молока, затем начал ласкаться и мурлыкать, а на ночь улегся спать у меня в ногах.

Наутро, подкрепившись уже по-настоящему, он носился по квартире, как одержимый. Играл, ловил нас за ноги, громко, задорно мяукал, качался на занавесках и шторах, словом, вновь стал походить на прежнего Котьку.

А перед сном долго и тщательно мылся, счищая трехнедельную грязь.

Мы все встали в тупик: что случилось с котом? Что за странная болезнь? А если не болезнь, что тогда. Но поскольку все окончилось благополучно, но стали мучить себя бесполезными вопросами, быстро успокоились и перестали об этом говорить.

Прожив в городе несколько дней, мы уехали опять.

В следующий раз мама поехала проведать дом и хозяйство лишь через месяц, и одна. Я остался в селе с папой. Вернулась мама с большой плетеной корзиной, повязанной сверху платком.

— Держите,— сказала она, вылезая из коробка и подавая корзину мне. Корзина была тяжелой, в ней кто-то шевелился. Приподняв платок, я хотел заглянуть в корзинку. Неожиданно из нее выскочил... Котька! Да, это был он, наш весельчак и озорник Котька. Мама не погнушалась привезти его с собой.

Мама рассказала:

— Котька-то... откалывает номера! Вы думаете, почему я привезла его? Он ведь опять чуть не подох. В тот раз ничего не ел, а з этот и вовсе... едва живого из амбара вытащили! Кое-как молоком отпоили! Стали давать, так еще не пьет, уморить себя решил, что ли.. Обиделся! Вы думаете, почему он тогда из дому ушел и едва богу душу не отдал? Затосковал!!! Вот и возьми его. А еще говорят: кошки не привязчивы...

Котька начисто опроверг устарелое предвзятое мнение, что кошки не способны привязываться к хозяевам, что им важны лишь дом да еда.

После этого Котька больше ни разу не расставался с нами. Кто решился бы рисковать жизнью такого кота?!

Котька-сельчанин

Дня три Котику держали взаперти, никуда не отпускали. Потеряется — жалко. Зачем везли! Кот очень быстро освоился на новом месте и чувствовал себя как дома. Видно, самое главное для него было — наша близость, наше присутствие.

Затем Котьку стали выпускать на улицу. Первое время он далеко не уходил, не хотел или боялся потеряться, и все нежился в саду на солнышке. Иногда, правда, вдруг подскочит, как ужаленный, увидит пролетающую птичку или бросится за бабочкой; не поймает и опять лежит, жмурится сладко, а то примется кататься на спине, наберется пыли — хоть бери веник да выбивай, как старый пыльный ковер. Раз бросился за пчелой, лапкой пришлепнул ее к земле; пчела зло зажужжала и ужалила кота в нос. Котька отскочил, но было уже поздно. Несколько дней он ходил со съехавшей набок физиономией. Это научило кота уважать пчел, однако не укротило его пыла. Охотничий азарт постоянно брал верх, и после мне еще не раз приходилось видеть, как кот вприпрыжку носился за пчелой или осой, всегда успевая отскочить и спасти свой нос от повторного вливания пчелиного яда

Освоившись окончательно, кот взялся за свое любимое ремесло — пошел по амбарам ловить мышей. Кстати, в селе это было далее удобнее, чем в городе: в нижнем углу дверей деревенских амбаров обязательно выпилено небольшое квадратное отверстие — ход для кошек. Не надо просить, чтоб открыли и впустили. Сперва Котька очистил от нахлебников амбар наших хозяев, после перекочевал в соседние амбары.

Опять, как и дома, отлучки кота становились все продолжительнее, а вскоре со всех сторон посыпались рассказы о Котькиных похождениях: там он учинил расправу над крысами, там распугал всех мышей — с восхищением сообщали хозяева амбаров.