У Черных рыцарей

Иренэ вколола иглу в тугой атлас, кончиками пальцев провела по выпуклому узору вышивки и недовольно покачала головой.

— От этого ярко-голубого цвета становится холодно. Он напоминает зимнее небо. Поэтому и цвета кажутся неживыми… Словно их вылепили из воска.

Обращённые к матери большие ласковые глаза девочки были полны настоящего отчаяния.

— Ну и глупышка. Так огорчаться из-за вышитого лоскутка.

— Как ты можешь, мама! Это же покров! Мой обет. Моя молитва мадонне! Каждый стежок — маленькая буковка, из которых слагаются слова молитвы… Я тяну шёлковую ниточку и мысленно шепчу слова. И так хорошо слово к слову лепится. А вот здесь…

Солнце, склонившись к горизонту, золотисто-розовыми лучами освещало уголок комнаты, где всегда стояла коляска Иренэ. В этом изменчивом свете возбуждённое личико девочки утратило прозрачную бледность. Казалось, его подсветили изнутри и оно тоже излучает трепетное розовое сияние. Отблеск солнца живым теплом окрасил большие карие глаза. От матери Иренэ унаследовала лишь брови и губы, правда, значительно мягче очерченные. Но и они контрастировали с пастельно-нежным личиком девочки, намекая на скрытую, таящуюся в глубинах существа силу.

Любуясь головкой дочери, Агнесса старалась забыть об её изуродованном тельце. Какой красавицей могла бы она вырасти! Ах, эта машина, эта проклятая поездка, этот трижды проклятый день!..

— Почему ты так странно смотришь на меня, мама? — забеспокоилась Иренэ.

— Просто задумалась… Ты слишком долго занималась вышиванием, и теперь тебе надо погулять.

— Ты побудешь со мной в саду? — обрадовалась девочка.

— Нет, сегодня тебя проводит Пепита. Мне надо похлопотать по хозяйству, у нас завтра гости.

Иренэ разочарованно вздохнула.

— Опять этот противный Нунке!

— Иренэ!

— Ну, я знаю, знаю, что ты скажешь! Что он много для нас сделал, что он умный, что…

— Я хотела бы, чтобы ты это действительно поняла.

— Как же я могу, если знаю, что он злой! Приказал Хуану вывести Россинанта, поднял пистолет и… — на глаза девочки набежали слезы. — А потом ещё на Хуана свалил, будто тот недоглядел…

— Ты же обещала мне! Сколько можно горевать! хочешь, куплю тебе другую лошадь? Или маленького красивого мула?

— Не надо мне другую! Не хочу мула.

— Боже, как ты меня мучаешь! — Эти слова вырвались из груди Агнессы, словно стон. Иренэ мигом притихла.

— Я буду хорошая-прехорошая, только не говори так! Хочешь, выпью лекарство? И позови Пепиту. Я буду долго-долго гулять с ней и не стану скучать по тебе.

Иренэ прижалась щекой к руке матери — молчалиная просьба о прощении.

За долгие бессонные ночи, проведённые у кроватки дочери, Агнесса научилась понимать этот безмолвный язык, безошибочно угадывать все желания девочки, знать точно, когда той лучше или хуже.

Сегодня Иренэ её беспокоит. Не дала сделать массаж, отказалась от прогулки, взялась за вышивание и так торопится, словно её что-то подгоняет. Агнесса догадывается, что именно: вера в чудо, которой и сама она жила много лет.

Одевая девочку на прогулку, молодая женщина снова и снова перебирала в памяти все события своей жизни после автомобильной катастрофы. Собственно, не события, а то нечеловеческое напряжение, которым она держалась.

Да, раньше Агнесса верила в чудо. Ведь святая мадонна тоже была матерью. Не могла же она, великая мать небесная, не обратить свой взор на неё, мать земную! Агнесса не пропускала ни одной мессы, даже у себя дома устроила часовенку. Здесь она могла оставаться с глазу на глаз с мадонной, здесь можно было, отложив молитвенник, по-женски доверчиво и просто поведать ей, что у её малютки снова болит спинка, а на ножки, такие хорошенькие, с ровненькими пальчиками, она до сих пор не становится. Можно было напомнить мадонне, что и она когда-то держала на руках малое дитя и знает, какое это несказанное счастье. Все своё безграничное сочувствие к матери-страдалице, сына которой распяли, можно было выразить словами молитвы, вкладывая в них и свою боль, и свою тоску…

Иренэ несколько месяцев пролежала в гипсе, и спинка у неё выровнялась. Падре Антонио твердил, что это знак, ниспосланный Агнессе небом. Она и сама в это поверила. Отныне все её мысли были направлены на то, чтобы отблагодарить небо за милость и вымолить для дочки полное выздоровление. Именно тогда падре Антонио и поделился с ней мечтой о походе за веру христову. Молодая женщина плохо понимала, что от неё хотят. Она подписывала какие-то письма, сочинённые падре, основывала какой-то фонд для создания союза то ли благотворительного общества, то ли школы. Её воображение пленило само название: «рыцари благородного духа», и Агнесса охотно на все соглашалась. А потом появился Нунке…

Проведя рукой по лбу, Агнесса старалась отогнать дальнейшие воспоминания. Ей казалось, что в комнате стало неимоверно душно, и она открыла все окна… Вырваться отсюда хоть на час! Позабыть обо всём, хоть немного отдохнуть…

Набросив на голову шарф, Агнесса побежала в конюшню.

— Хуан, оседлай Рамиро!

Вороной конь, заслышав голос хозяйки, запрядал ушами, стал мелко перебирать передними ногами. В предчувствии прогулки у него под блестящей шкурой дрожал каждый мускул.

Вставив ногу в стремя, Агнесса сама, без помощи Хуана, вскочила в седло.

— Э-гей! — крикнула она, шевельнув уздечкой.

Конь, словно подхваченный ветром, сорвался с места. И он и всадница слились воедино. Чуткое животное, подчиняясь едва уловимому движению руки, державшей повод, то шло рысью, то неслось галопом, то, распластавшись над землёй, мчалось карьером.

Отдавшись наслаждению быстрой езды, Агнесса на время позабыла о своих тревогах. Каждой клеточкой тела вбирала она предвечернюю прохладу, терпкие ароматы разогретых за день кустов и трав, запах конского пота, который так приятно щекотал ноздри, пробуждая неясные воспоминания о полузабытом детстве.

Вот так бы и лететь свободной птицей, не выбирая дороги, наугад, до тех пор, пока хватит сил, пока не упадёшь на землю в сладком изнеможении, в непреодолимом желании слиться с ней, раствориться в её материнском лоне и прорасти потом бездумным кустиком или диким цветком.

Все чаще в последнее время Агнесса удирала из дома и, вскочив на коня, носилась по каменистым склонам, по извилистым дорогам, по опалённым солнцем равнинам.

В одно из таких путешествий она чуть не наскочила на цыганский табор, расположившийся в овраге, неподалёку от школы. Сдержав коня, женщина замерла на самом краю склона, не в силах пошевельнуться, повернуть назад. Непреодолимая сила тянула её приблизиться, вдохнуть дым огромного костра, разложенного в центре табора. Чтобы побороть это желание, Агнесса украдкой, как-то даже подсознательно пощупала шрам, навсегда оставшийся на плече от кнута старого Петра. Нет, никогда не простит она издевательств, которые ей пришлось испытать.

Агнесса дёрнула было за повод, но вдруг заметила, что к ней мчится толпа детишек. Босые, полуголые, они окружили её голосистой стайкой, выпрашивая подарки. Молодая женщина, словно зачарованная, глядела на грязные, замурзанные личики, горевшие румянцем, на поцарапанные, покрытые пылью множества дорог, но крепкие ножки, на стройные и юркие фигурки. Острая зависть ножом полоснула по сердцу. Сердито крикнув, она рванула коня и помчалась прочь, ненавидя весь мир, ненавидя цыганят, словно это они отняли здоровье у её Иренэ.