У истоков Третьего Рима

Есть какая-то мистическая сторона неожиданной смерти в расцвете лет короля Александра. Сразу же после того, как молодой государь из Москвы послал своему шурину подарок своей сестре по духовной их отца Ивана Великого – золотой крест-мощевик с просьбой передать его Елене, соблазняемой ксендзами и епископами перехода в латинскую веру. О чем думал несчастный муж-католик Александр своей православной жены Елены, держа в руках крест-мощевик из Москвы, присланный в Литву по предсмертной воле его свояка Василия?..

Мучительный бездетный брак короля Польши и Литвы Александра с Еленой, верной православию, давно стал притчей во языцех в Вильне и Москве, во всей Европе. Словно тайное проклятие надолго нависло над этим династическим браком, жертвенным для Москвы и Литвы в угоду политическому расчету с двух сторон, православной и латинской папской, начиная с шумного свадебного поезда, первого молебна у святыни Николы Можайского в Можайске и кончая сведением счетов святых отцов двух непримиримых ветвей единой христианской веры.

В Литве многие считали, что их король слишком любит свою русскую жену, ставшую великой княгиней литовской, королевой польской. Только вот, несмотря на лад и любовь в великокняжеском семействе, Бог им детей не даёт. Судачили при дворе, что это из-за того, что великая княгиня не хочет перейти из православной веры – по наказу отца-государя – в латинскую. А король Александр свою любовь к Елене доказывал хотя бы тем, что щедро одаривал супругу многими знатными землями в Виленском и Трокском воеводствах, Жмудской и Дирванской волостях, городами Могилёвом, Чечерском, Городней и другими.

Елена мучительно переживала свой бездетный брак и, чтобы как-то заслужить покровительство Небес без упреков со стороны Христианской церкви, что привержена греческой вере в латинской земле, в порыве искреннего благочестия щедро одаривала своей милостью церкви и монастыри Литвы. При ней, королеве Елене, были заложены прекрасные Медникские (Остромбрамские) ворота, на которых сияла драгоценная икона Божьей матери, и которые вскоре стали чуть ли не самыми знаменитыми в Литве. А рядом с воротами по воле великой княгини быстро возвели величественную церковь святого Петра.

Только несмотря на всё благочестие, мольбы о чадородии великой княгини в литовских церквях, Елене так и не удалось испытать счастье материнства… А тут и скоропостижная смерть супруга-короля Александра… Сразу же после его смерти Елена в память о супруге начала строить в Бреславле большой женский монастырь и восстанавливать из развалин знаменитый Свято-Троицкий монастырь в Вильне.

Но при дворе шушукались, что недаром бездетный король Польши и Литвы 46-летний Александр вместе с московской супругой получил и скорую войну с Москвой, подорвавшей его здоровье и вызвавшей уже при замирении сторон его скоропостижную смерть в августе 1506 года. Только Василий Московский расценил, что бездетный брак почившего в бозе короля и его сестры Елены может сослужить некую политическую выгоду Москве, если попытаться «по-родственному» убедить панов-магнатов избрать его в короли и объединить под его началом Литву с Польшей и Россию.

Василий немедленно послал в Литву своего высокопоставленного чиновника Наумова с «утешительной грамотой» вдовствующей великой княгине Елене с тайным наказом сестре посодействовать в большом политическом деле для Москвы объединения трех великих славянских держав под его началом. Василий повелел послу и сестре наставлять польских и литовских вельмож в том, что иноверие держав есть обходимое препятствие, и что московский государь в случае его избрания в короли даст священную клятву чтить и покровительствовать римский Закон, будет отцом всех народов, исповедующих латинскую и греческую веру.

Это был смелый по тем временам вызов униатам молодого московского государя. Он словно перехватывал инициативу у униатов, пытаясь объединить державы, расколотые иноверием из православной Москвы, а не из Рима, Кракова, Вильны. Правда, убеждая латинян, что он, православный государь, сделает Римскому Закону больше добра, нежели латинский государь, Василий сильно рисковал возбудить недовольство московской знати.

«Ишь, чего удумал молодой да ранний государь – покровительствовать римскому Закону так же как и греческому!» – шептались по углам думные бояре, наслышанные и об «утешительной грамоте» вдове Елене, и о тайных переговорах государя посла Наумова с виленским епископом Войтехом, авторитетным литовским магнатом Николаем Радзивиллом, прочими литовскими и польскими вельможами.

Но, посоветовавшись друг с другом, магнаты вынудили ответить вдовствующую великую княгиню, что об избрании королем Василия не может идти и речи, и что брат ее умершего супруга Сигизмунд уже объявлен преемником Александра, причем единодушно, и в Кракове и в Вильне.

Скоро и сам новый король Польши и Литвы Сигизмунд направил своих послов в Москву, предлагая государю Василию вечный мир на условиях возвращения свободы литовским пленникам и захваченных ранее земель королевства уже после шестилетнего перемирия между Литвой и Москвой. Несмотря на достаточно умеренные требования короля, досада Василия, нацелившегося на королевский трон, была велика. Задним умом ему было приятно, что Москве Сигизмунд предлагает «вечный мир», словно забывая о своих старых территориях, отторгнутыми у Литвы еще Иваном Великим с «литовскими изменниками» Стародубским, Шемячичем, Воротынским и прочими, отъехавшими на службу московскому государю.

С другой стороны, Василий желал не только удержать все оставленное ему отцом земельное наследие, но и преумножить его. В ответ на упреки Сигизмунда, Василий хитроумно стал жаловаться новому избранному королю, что неугомонная Литва тревожит постоянными набегами владения удельных князей Стародубского и Шемячича, посягает на брянские земли, выжигая их, явно преступая мирный договор 1503 года. И в то же время, при незавершившихся дипломатических переговорах, когда королевские послы еще находились в Москве, направил князя Холмского вместе с боярином Яковом Захарьиным воевать Смоленские земли Литвы.

Посылая Василия Холмского – «пощупать, каков он этот король Сигизмунд на деле, а не на словах», государь насмешливо, с лукавинкой в глахах спросил своего первого боярина:

– Есть у тебя перед твоим смоленским походом какие просьбы?.. – Испытующе поглядел ему прямо в глаза. – …Или какие условия… Сам знаешь насчет чего и кого… Что скажешь напоследок, Василий?..

Холмский почуял явную издевку в словах государя и нахмурился. Хотя и не было никаких положительных известий о слабости литовского войска, деморализованного смертью короля Александра, но и не было уверенности в своих силах, чтобы после казанской неудачи тут же выиграть новую военную литовскую кампанию. Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как первый воевода и боярин Холмский вернулся после злосчастного похода на Казань, он сильно изменился за это время. В выражении его некогда волевого красивого лица появились черты усталости и затаенной боли, в выправке и походке стала проскальзывать неуверенность в себе. Просить о помиловании царевича Дмитрия именно сейчас, когда судьба сестры государевой Елены висела на волоске, было безумием. Холмский набрал побольше воздуха в легкие и шумно его выдохнул.

– У меня нет никаких вопросов и условий к своему государю. Постараюсь оправдать его доверие тогда, когда его мысли целиком и полностью заняты укреплением позиций государства.

Холмский догадывался, голова государя сейчас занята мыслями о несчастной судьбе его сестры Елены. Вряд ли можно именно сейчас снова ставить вопрос об освобождении из темницы Дмитрия-внука. Холмский не проронил больше ни словечка. Он сделает всё, что сможет в западном походе, а там пусть будет всё, как Господу будет угодно.