У меня к вам несколько вопросов

Робби трезвеет, или по крайней мере туман перед глазами рассеивается, и он понимает, что надо привести все в порядок. Не ее — с ней уже всё, она лежит и дергается, как под током, — а весь этот бардак, как в плохом кино, все, что на него свалилось.

Он вытаскивает ее, такую маленькую и мокрую, из раздевалки и несет к бассейну, раздевает ее и засовывает в купальник. Времени у него полно, потому что тем временем другой Робби, тот, что в лесу, подпевает фальцетом припев «Подойди к моему окну», звучащий из бумбокса. Тот Робби крутится, раскинув руки, пока этот Робби опускает Талию в бассейн, зная, насколько он вообще сейчас что-либо знает, что она еще жива, что то, что он сделал в душе, могло быть несчастным случаем, но это преднамеренно, это убийство, убийство, убийство. У него есть время найти отбеливатель, смыть всю кровь с настила у бассейна, в коридоре — Омар уже ушел, свет в его кабинете выключен — и в раздевалке. У него есть время проблеваться в раковину, смыть за собой, вымыть руки и лицо.

В рюкзаке Талии есть запасная одежда — зеленый свитер, джинсы, кое-что из нижнего белья, — и он аккуратно складывает все это на скамейку, как будто эта одежда была на ней. А мокрую, залитую кровью одежду он возьмет и где-нибудь сожжет.

Он выскальзывает обратно через запасной выход. Утром ему приходит в голову, что он должен был оставить ключ у Талии, чтобы все подумали, что она вошла в бассейн одна.

Да только утром просыпается не эта версия Робби — этот Робби исчезает. Рассыпается на молекулы и растворяется во влажном мартовском воздухе.

Настоящий Робби сейчас спешит обратно в общежитие с друзьями, пересекает Северный мост, счастливый, лишь немного пьяный и лишь немного нарушающий комендантский час.

Он женится, заведет детей и будет жить в Коннектикуте, так и не узнав, что же он наделал.

28

Вечерний ресторан Грэнби был точно таким же, каким я его помнила, за исключением того, что теперь я могла выбирать из отличной карты вин, что очень помогало при посредственной еде. Есть особое очарование в стакане с хлебными палочками на столе, в разносчике, который ходит вокруг с хлебной корзиной и щипчиками. У нас в Эл-Эй не так уж много разносчиков хлебных корзин.

Когда поставщик углеводов ушел — я устояла, к изумлению Фрэн, — я сказала:

— Значит, по-твоему, мистер Блох ушлый?

— Что? Почему?

— Ты же помнишь, как мы думали, что у них с Талией связь?

Фрэн рассмеялась и сказала:

— Погоди, не позволяй говорить это Бритт в подкасте. Я тебе говорила, она попросила меня об интервью? Наметили на понедельник.

— Но, как ты думаешь, они спали вместе?

— Нет. Нет! И не позволяй ей это говорить. Боже правый. Я хочу сказать, он крутился вокруг школьниц. Я не говорю, что он трахался с ними.

— Но ты была права, — сказала я. — У подростков шестое чувство на такие вещи. Я просто думаю, если мы думали, что это было, значит, это было или что-то еще. Может, не прямо секс, но что-то предосудительное.

Я рассказала ей, как увидела их у фонтана Бетесда, но это прозвучало не слишком убедительно.

— Я хочу сказать, — сказала она, — подростки ведь верят в жуткие сплетни. Помнишь, как мы думали, что Марко Вашингтон был кузеном Дензела?

Меня взяла досада. Нечестно было с ее стороны сперва посеять некую идею у меня в уме, всю неделю не дававшую мне спать, а затем откреститься.

Я сказала:

— Они слишком много времени проводили вместе. Я шла к нему на ораторскую практику, а он сидел там с ней целую вечность за закрытой дверью. Что-то здесь нечисто.

Фрэн кивнула.

— Ты подросток, и ты думаешь: «Этот препод потрясный, потому что зависает с нами». Типа кто откажется зависать с шестнадцатилетками? Потом ты становишься старше и думаешь: «Хм, у него, наверно, нет нормальной взрослой жизни».

— Но я не об этом.

— Это да. Но не говори этого Бритт. Не позволяй ей вляпаться в это дерьмо.

Она помахала рукой вошедшей компании. Я заметила Дэну Рэмос, мою старую учительницу биологии, с которой приятно позавтракала накануне, спросив за равиоли со шпинатом, исследуют ли еще ребята фауну и насекомых в круге внутри обруча (исследуют), заставляет ли она еще их делать наброски (да) и препарируют ли они еще свиные эмбрионы (по желанию, но многие склоняются к виртуальной модели). Я всегда прохладно относилась к естественным наукам, но любила мисс Рэмос — то, как она выявляла греческое или латинское происхождение каждого термина, как настаивала, чтобы мы говорили зо– ология вместо зоо– логии. «Это изучение жизни, — говорила она. — А не зоопарков». То, как она произносила фотосинтез, словно личное имя Бога. Я любила поэзию листвы, преобразующей солнечный свет в глюкозу и кислород. Любила идею адаптации, то, как растения борются за свое место под солнцем: прорастают пораньше, или раскидывают огромные листья, чтобы получать больше света, или выпускают крошечные иголочки, которые почти не нуждаются в нем. «У каждого своя специализация, — говорила она, — почти как у вас при поступлении в колледж».

Дэна и четверо ее спутниц уселись, не прекращая оживленной беседы. Они принесли подарочные пакеты: был чей-то день рождения.

Фрэн сказала:

— Так в чем конкретно суть подкаста Бритт?

Я скривилась, опасаясь ее реакции.

— Что Омар был осужден несправедливо.

Фрэн медленно кивнула. Нам подали вино, и после того, как официант наполнил бокалы и отчалил, она сказала:

— Но вы ведь не собираетесь типа транслировать это?

— Все будет доступно онлайн.

— Я хочу сказать… ты ведь не станешь нигде продвигать это? Бросать говно на вентилятор?

— Господи, — сказала я. — Я не знаю. Она вполне может выложить завтра видео, которое наберет кучу просмотров.

Фрэн казалась настолько не в себе, что я задумалась, не привела ли она меня сюда только затем, чтобы устроить допрос с пристрастием. Она сказала:

— Значит, ты считаешь, это правда? Это не он сделал?

До сих пор я занимала безопасную, нейтральную, академическую позицию — или так говорила себе. Я могла задавать Бритт полезные вопросы, наводящие вопросы, провокационные вопросы. Но ответы мне были не нужны. Я сказала:

— Это не мое дело.

Фрэн откусила прямо от своей булочки, вместо того чтобы отщипнуть кусочек. И сказала с набитым ртом:

— Может, и твое.

— Сделал ли он это?

— Я хочу сказать… то, что придумала Бритт, как ты этим распорядишься, куда пристроишь, — она потянулась к охлажденной миске с пакетиками масла в золотой фольге и закончила: — Потому что сейчас ты так говоришь, словно с этим как-то связан Блох.

Я протестующе запищала и сказала:

— Он был дома с женой и детьми! Я ничего такого не утверждаю!

— Думаю, ты это подразумеваешь.

— Нет! Он был на виду в тот вечер, он был в театре со мной после спектакля. Убирал все на место.

— Я думала, ты сказала, он был с женой.

— Это потом, просто… господи. Фрэн. Я вовсе этого не думаю. Ты же помнишь, какой он был хлюпик.

Я услышала себя, услышала, как нелепо это прозвучало. Но это правда, что у меня такое не укладывалось в голове. Даже мысль, что вы могли спать с Талией, была для меня слишком.

Фрэн сказала: