У меня к вам несколько вопросов

Талия пытается вас поцеловать, но вы отстраняетесь: вы не хотите оставить на ней свою ДНК. Вы даете ей еще один шанс. Вы говорите: «Талия, нам надо все закончить, и мне нужно твое слово, что ты никогда ничего не скажешь ни одной живой душе».

Даже если бы она сказала да, вы бы ей не поверили. Но она упрощает вам задачу, поскольку бросает на землю рюкзак, приваливается спиной к стене и так громко плачет, что вы зажимаете ей рот рукой в перчатке. Вам очевидно, что она не сможет держать язык за зубами и загубит столько жизней. В том числе и свою собственную, пусть она этого и не понимает. Во что превратится ее жизнь, если все это всплывет? А жизнь ее родителей? Не говоря о вас, Сюзанне и ваших детях. Не говоря о самой Грэнби. Грэнби умеет хранить секреты, но только когда все согласны помалкивать. Талия все растрезвонит, возможно сегодня же, и рука, зажимающая ей рот, сама собой прикладывает ее затылком о дверной косяк — и второй раз, и третий, — а другая ваша рука сжимает ей горло. Затем вы понимаете, что самое трудное — не просто сделать то, что вы сделали, но и как можно быстрее замести следы. Эта срочность придает вам сил, тем более что вы рассчитывали обойтись без крови (просто вырубить ее и бросить в бассейн), но чувствуете, что вашим пальцам скользко. Ее кровь говорит вам: теперь все кончено, по-настоящему. Рубикон перейден.

Когда-то вы ее любили. Если вы смогли преодолеть эту любовь, вы сможете преодолеть и это. Вы мастер логических умозаключений.

Вы придерживаетесь плана: открываете заднюю дверь в бассейн, заранее отключенную от сигнализации, переодеваете Талию в купальник, заранее подобранный, посвободнее, чтобы удобнее было натягивать на ее худое тело. Скатываете ее в воду и рукой в перчатке удерживаете голову под водой, пусть струящаяся кровь и портит простую историю об утоплении. Вы смотрите, как кровь струится из раны и размывается, растворяется. Словно в знак того, что это происшествие тоже растворится и ваша жизнь потечет по-прежнему, как будто ничего и не было. В последнюю очередь вы аккуратно складываете ее одежду и рюкзак, словно собираете дочку в школу.

Когда вы возвращаетесь домой, распечатка уже готова. Вы засовываете свою одежду в стиральную машину, переодеваетесь в треники и футболку из сушилки и поднимаетесь в спальню со сценарием друга в руках. Сюзанна открывает глаза. «Надеюсь, принтер не мешал тебе спать», — говорите вы, помахивая страницами. У вас на редкость громкий и дурацкий принтер, и она уже жаловалась. Она спрашивает, как там сценарий. «Просто жуть, — говорите вы. — У меня от него голова болит».

Вы принимаете душ, как часто делаете на ночь, потому что вам нравится засыпать с мокрыми волосами, как в детстве. Возвращаетесь в постель, прижимаетесь всем телом к жене и обхватываете ее как спасательный круг.

59

В Грэнби все было спокойно, словно в снежном шаре, который никто не встряхивал несколько дней. Никто не шел через двор, никто не спешил из комнаты отдыха с печеньями и кофе. Я была единственным подвижным объектом, потому что опаздывала; я написала Ольхе, чтобы он сказал ребятам начинать урок без меня. Я оставила машину Фрэн на парковке у Куинси и припустила по большой деревянной лестнице на второй этаж. Я перескакивала через ступеньки, чего не делала со старшего курса.

На первом курсе я рыдала на этой лестнице, после того как провалила промежуточный экзамен по английскому. Один раз я упала на ней и больно ушибла копчик. А как-то раз мы с Карлоттой сидели на лестничной площадке, и над нами посмеялись Дориан Каллер со своим приятелем-старшекурсником, которого мы называли Крошка.

Я говорила вначале, что у меня есть история про Крошку, — вот, рассказываю.

Мы с Карлоттой сидели на верхней ступеньке нижнего пролета. Интересно, вы еще помните, как они разворачиваются, этот изгиб перил с глубокой патиной; но, возможно, вы не так уж много времени проводили в Куинси. Это было после уроков; Карлотта отрабатывала на гитаре «Это такие дни» [61] для одного из мероприятий, на которых она в тот год исполняла ее, доводя нас до слез. Эту песню уже крутили какое-то время по радио, но своеобразным гимном для нас она стала только перед самым выпуском.

61

«Это такие дни» (англ. These Are Days) — песня группы 10,000 Maniacs.

Снизу показались Дориан с Крошкой. У Дориана был фотоаппарат, но это меня не насторожило, ведь совсем рядом была темная комната. Он щелкнул нас с Карлоттой, и она перестала петь и спросила, чего ему надо.

«Я добиваю пленку», — сказал он. А затем: «Крошка, вставай в кадр». Верзила Паркман Уолкотт взбежал по лестнице и плюхнулся между нами, обдав нас потом и парфюмом «Драккар-нуар».

Я почувствовала, что Дориан что-то задумал, и не собиралась лыбиться в объектив, как и Карлотта. Едва сверкнула вспышка, как Крошка сграбастал нас обеих и схватил меня за правую грудь, а Карлотту — за левую, достаточно сильно, чтобы остались синяки. Карлотта лягнула его, как норовистая кобыла, сбросив с себя, с нас и — непреднамеренно, но очень кстати — заехав ему головкой гитары в кадык. В общем, сцена была та еще: он матерился, она кричала, что в следующий раз двинет ему по яйцам, я не знала, что делать, а Дориан хохотал, сложившись вдвое; как мы оттуда выбрались, я не помню.

За годы, прошедшие с тех пор, я вспоминала об этом не больше пары раз. Не потому, что подавила это воспоминание, — просто не хотелось. Но в 2018 году, поднимаясь по той же лестнице, я подсчитала. Дориан Каллер трижды совал мне в лицо свой член, фотографировал, как его друг хватает меня за грудь, унижал меня перед сверстниками в течение четырех лет. Все это набирало обороты, начинаясь с чего-то такого, что он мог перевести в шутку, и наконец дошло до физического насилия. Это было осенью выпускного класса, да, потому что Карлотта готовилась к концерту на родительских выходных, теперь я точно вспомнила: в течение нескольких дней после этого она держалась холодно со мной, и мы в итоге выяснили отношения в вечер концерта. Она обвинила меня в случившемся и сказала, что устала от того, что я такая лохушка. Она назвала меня размазней. Я начала что-то говорить о своем детстве, об отце, о брате, но она остановила меня и сказала, что не хочет слушать об этом. Потом она извинилась, и мы заплакали. Короче, это был октябрь.

Тогда же, в октябре, я перестала есть; мое веганство служило удобным прикрытием. Тогда же я стала курить так, словно никотин был моим кислородом. Тогда же я стала морить себя голодом и дошла до того, что к весне не могла заниматься греблей, не говоря об участии в спринтерской гонке. Теперь я ясно вижу: я пыталась изничтожить свое тело.

Не потому, что какой-то придурок схватил меня за сиську. Я пережила и кое-что похуже. Просто это стало последней каплей.

А потом, когда Талия умерла… то, как было изувечено ее тело… то, как ее бросили в воду… то, что каждая девушка была просто телом, которым могли попользоваться, от которого могли избавиться… то, что твое тело делало тебя уязвимой… если у тебя было тело, тебя могли уничтожить…

И в результате я заснула под тем деревом в лесу.

И в результате я стала делать себе больно разными способами.

Лоретта Янг [62] не понимала, что Кларк Гейбл ее изнасиловал. Она считала их дочь «ходячим смертным грехом», пока не узнала в восемьдесят с чем-то лет из «Шоу Ларри Кинга», что есть такая вещь как «изнасилование на свидании», и поняла, что была не виновата.

Я решила рассказать в тот день на киноведении про Лоретту Янг. Это была стоящая тема для напутствия ребятам.

62

Лоретта Янг (настоящее имя Гретхен Микаэла Янг) (1913–2000) — американская актриса, обладательница премии «Оскар» (1948) за лучшую женскую роль в фильме «Жена епископа». В 1935 году тайно родила дочь от Кларка Гейбла, с которым у нее случилась мимолетная интрижка, и много лет, опасаясь скандала, выдавала ее за приемную.

И вот я стояла у двери Куинси-212, за которой меня ждал класс, чтобы я провела последний урок.

У меня было много новостей. Я сняла пальто, поправила волосы.

Когда я открыла дверь, ребят заливало солнце и казалось, они состояли из света.

60

Утром в воскресенье Энн повезла меня в аэропорт, а Фрэн повела мальчиков на занятия по акробатике.

По радио обсуждали недавнюю новость — о том, как мэр одного городка покончил с собой на следующий день после того, как его бывшая секретарша предъявила ему обвинение в сексуальных домогательствах.

Или нет — о том, как шеф-повар повесился в пустом ресторане из-за того, что ему собирались предъявить обвинение в изнасиловании.

О том, как бывший муж возник на пороге бывшей жены и сказал, что уже проглотил таблетки и, если она не примет его обратно, он не даст ей отвезти себя в больницу.

Я заранее заготовила темы для разговора, чтобы избежать неловкого молчания в эти полтора часа в машине, но оказалось, что у Энн были свои планы. Мы только сворачивали с подъездной дорожки к кампусу, когда она сказала: