У ночи тысяча глаз

Она положила перетасованную колоду перед Шоном:

— Снимите!

Он выполнил ее просьбу.

Звук сдаваемых карт казался даже слабее, чем при тасовании. Они ложились на стол, будто карты-призраки. Иногда какая-нибудь хлопала, когда Джин, кладя ее, прижимала пальцем.

Каждый взял свою кучку, развернул веером и разложил по местам.

— Я пас, — заметила Джин. — Играй, объявляй масть, — обратилась она к Риду.

Вот и весь разговор в такой большой комнате после столь долгого молчания.

Они подождали.

Это была самая настоящая пытка. От нее у Шона побелело лицо, а у Джин в уголках широко раскрытых глаз появились напряженные морщинки.

Рука Рида беспомощно опустилась. И это не была беспомощность игрока, поскольку на карты он даже не смотрел. Его невидящий взор устремился куда-то над их головами.

Джин коснулась его руки, нежно напоминая, что пора включиться в игру.

Тогда он снова развернул свои карты, как будто ее касание автоматически подсказало ему, что делать. Но карт его глаза по-прежнему не видели.

— Ты хотел бы спасовать?

Он посмотрел на нее, ничего не понимая. Явно слыша, что она говорила, но не понимая, что она сказала.

— Ну что ж, пожалуй, я объявлю масть, — произнес Шон. — Одна… — Он замолчал и снова посмотрел в свои карты, как будто запоздало вспомнив, уже после того как заговорил, что его карты имеют какое-то отношение к тому, что он собирался сказать. — Одна в бубнах.

— Одна в червях, — отозвалась она.

Игра никак не могла набрать ускорения. Очередь снова дошла до Рида, и все замерло. Одной рукой он прикрывал глаза, в другой держал карты, на которые не обращал никакого внимания. Рука уже лежала чуть ли не горизонтально.

Джин приподняла ее вверх:

— Я могу видеть твои карты.

Шон подхватил бутылку с сельтерской, стоявшую на полу рядом со стулом, налил немного в стакан, хотел протянуть его Риду.

Джин под столом сделала ему знак ногой не делать этого. Ее голова едва заметно повернулась сначала в одну, потом в другую сторону.

Шон поставил стакан.

— Ты пасуешь? — Она мягко попыталась вывести его из оцепенения.

Он опять посмотрел на нее. И снова так, будто слышал ее слова, но не понимал их смысла.

— Две в бубнах, — сказал Шон, скорее для того, чтобы Рид перестал смотреть на нее неотрывным навязчивым взглядом.

— Две в червях, — откликнулась она.

Шон глухо стукнул костяшками пальцев по столу. Они пересели, передвинулись каждый на одно место слева. Джин принялась переворачивать карты за четвертого игрока, оказавшиеся теперь напротив нее на столе, раскладывая их по мастям.

Часы теперь оказались справа от Рида. До сих пор они находились у него за спиной. Голова его начала поворачиваться, словно ее тянули за тонкие невидимые ниточки. Джин заметила это движение, протянула руку и легонько вернула его подбородок в прежнее положение.

Шипение, казалось, стало еще громче, будто маятник пришел в бешенство от такого бесцеремонного вмешательства.

На руке у «болвана» оказались почти все картинки в бубнах, кроме короля.

Джин посмотрела на Шона. Теперь уже ее взгляд выражал упрек заядлого игрока в бридж, понятный им обоим и означающий: «Вы играете недостаточно правдоподобно. Играйте посерьезней».

Он сокрушенно щелкнул пальцами.

— Так я и знал, что они у кого-то другого, — сокрушался он.

На лбу у него, в появившейся вдруг морщине, что-то блеснуло. Что-то влажное, но недостаточно большое, чтобы можно было назвать каплей.

— Твой ход, — сказала она Риду.

Они подождали.

— Играйте под меня, — ласковым наставническим тоном уговаривал Шон. — Я теперь ваш партнер.

Рид положил на стол карту.

— Ты не хочешь забрать ее? Ты же ходишь под туза у «болвана».

Рид забрал карту.

— Это имеет такое большое значение, — загробным голосом произнес он. — Это имеет такое большое значение. — Он с любопытством посмотрел на карту, с тоской провел пальцем по ее атласной рубашке. — Она по-прежнему будет здесь, еще на одну игру, еще на один вечер, — задумчиво начал он, — тогда как игрок…

Сифон сердито заурчал в руке Шона и заглушил остальные слова. Налитая вода резко пузырилась до самого верха стакана, так что виски на дне совсем обесцветилось. Шон с шумом бросил в стакан кусок льда, и шипение поутихло.

В невыразимом горе Джин резко втянула нижнюю губу, но ее лицо тут же приняло прежнее выражение.

— Сигарету и выпить, — хриплым голосом взмолилась она. — Я возьму стакан, который вы только что приготовили?

Шон добавил в него еще немного шотландского виски и протянул ей. Она едва притронулась к нему и тут же поставила на стол. Сигаретой, которую он ей подал, Джин затянулась всего раз и тут же погасила ее в пепельнице рядом с собой.

Маятник часов, казалось, разошелся пуще прежнего в злобном ликовании и шипел все чаще и чаще.

Джин вытащила карту у Рида и положила вместо него на стол. Сверху на нее быстро упали три других, побив ее. Она взяла взятку, положила ее рядом с собой на край стола.

Рид вдруг принялся выжимать свои карты, как будто хотел извлечь из них животворную влагу, которой уже не мог найти в себе. Он сжал их так крепко, что карты, которые не попали в его тиски, вспорхнули у него перед носом и опустились на плечи, на рукава, на манишку сорочки, на колени.

Он дышал открытым ртом, ему не хватало воздуха.

— Вы мучаете меня, — задыхаясь, выдавил он. — Я больше не могу. Прекратите, слышите? Прекратите. Играть в карты, записывать очки на дощечку, когда моя жизнь… не нужны мне очки в крестях и пиках, мне нужны крупицы жизни, пусть несколько минут, чтобы я мог подышать! — Его руки упали на стол, повернутые ладонями в бессловесной мольбе. — Дайте их мне! Дайте их мне.

Они оба, Шон и она, моментально отскочили от стола, будто стол сейчас мог перевернуться, хотя стоял он довольно прочно. Шон поднес стакан к губам Рида, а другой рукой крепко надавил ему на макушку, пытаясь придать ему спокойствия.

— Ничего, старина, — ласково уговаривал он. — Ничего.

Они на мгновение оставили его одного, осевшего кулем на стуле. Все атрибуты игры исчезли словно по мановению руки: мгновение — и уже ничто не напоминало о ней. Поспешая по комнате, каждый выполняя свои обязанности в этом неожиданном переустройстве, которого потребовала эта его вспышка, они наконец сошлись вместе там, где он не мог их услышать.

— Не та игра, — пробормотала она. — Слишком уж спокойная.

— Этого-то я и боялся.