У подножия Саян

Желаем Вам успехов в выполнении воинского долга перед Родиной.

Начальник паспортного стола. Подпись. P. S. Сообщаем, что регистрация одежды и обуви граждан в наши обязанности не входит».

Прочитав ответ из милиции, Эрес подумал:

«Экий глупый вопрос задал я начальнику паспортного стола!» — и горько усмехнулся...

ГЛАВА ВТОРАЯ

Село, которое помнил с детства Эрес, раскинулось по холмам, меж которыми протекала речка Шивилиг. Здесь араты сперва организовали тожзем, потом, в 1947 году, — Эрес тогда заканчивал седьмой класс — был образован колхоз.

Бедняки охотно вступали в колхоз. Опыт совместной работы в тожземе подсказывал им, что в колхозе будет лучше. Не все, конечно, шло гладко, не плавало, как говорится, маслом в теплой воде. Богатые да прижимистые свой скот норовили оставить у себя, «жертвовали» своим родственникам, детям, якобы живущим самостоятельно. Слишком осмотрительные и недоверчивые выжидали: что-то будет дальше.

— Через годик вступим, — говорили они.

Больше всех шумела о колхозе молодежь, горой стояла за новую жизнь. Но были и такие, кто зло высмеивал «общую чашу», якобы принудительный труд, уравниловку. Нет-нет да слышались на селе припевки:

В тучах утонет Баян-Олзей, Туча уйдет, и вот они — горы. Вступишь в колхоз — бросишься в омут. Может, и вынырнешь, да не скоро.

Вообще говоря, тувинские колхозы вначале мало чем отличались от тожземов. Членство во многом было «вольным», и араты довольно часто перекочевывали из одного колхоза в другой, искали, где лучше. И пели так:

Устал я, пешком не могу, Посадите меня на Гнедого. Разрешите перейти мне В колхоз тарги Ширнена. Устал я, пешком не могу, Посадите меня на Рыжего. Разрешите перейти мне В колхоз тарги Калина.

Эрес возвращался в родное село, словно верная птица к родным гнездовьям: власть земли, где он родился, вырос и познал первые радости, сильна и безотчетна...

Кто знаком с этим, кто знает, какое чувство охватывает человека, возвращающегося после долгого отсутствия к знакомому ночлегу, тот поймет, как тревожно и радостно было на душе молодого сержанта. Деревенский житель не делит свое село на улицы и площади, с которыми познакомился в разное время и при разных обстоятельствах. С малых лет родное село ему знакомо до последнего плетня и колдобины на дороге. И солнце, и тучи, и ветер, и запахи его — свои, особенные, неповторимые. Таких больше нет нигде. И сколько бы раз он ни уезжал и ни возвращался, село всегда волнует, печально и радостно.

На околице Эрес попросил шофера остановиться, достал из кармана бумажник.

— С солдат не беру. — Шофер покачал головой, сдвинул на затылок промасленную кепку и открыл дверку кабины. Он был веселый, этот молодой, чуть постарше своего пассажира, водитель.

— Я же демобилизованный...

Шофер взглянул на погоны Эреса и, желая покончить с разговором, заметил:

— Эх, служба! Я ведь тоже недавно оттуда...

Эрес вылез из кабины. Машина въехала в село, поднимая пыль, и скрылась за поворотом. Чтобы не привлекать к себе внимания, пошел задами. Заглянул к соседям, которые всегда были добры к нему и к его старикам. Хозяева обрадовались гостю. Не успел Эрес осмотреться, как на столе появилась всякая снедь. Пришли еще люди. Все они интересовались его службой, наперебой советовали, где лучше устроиться. И ни единым словом не обмолвились об Анай-кыс, будто ее и на свете не было.

Потом Эрес направился к подножию холма, где начиналась тайга. Там, на небольшой полянке, которая всегда первой освещается лучами восходящего солнца, у старой березы, спали вечным сном его старики — мать и отец. По дороге Эрес нарвал букетик полевых цветов и вот теперь стоял перед могилками родителей без фуражки.

Таежный ветерок играл его волосами. Вперемежку с солнечными бликами по поляне ходили тени. Эрес вспомнил наказ отца перед уходом в армию. «Настоящий мужчина должен беречь и защищать честь своего Отечества и честь своего отца. Не забывай этого, сынок!»

Он разделил букет на две равные части, положил на могилы отца и матери. Постоял, потом надел фуражку и повернулся... Эжен-не сулде бо! [13] На него в упор смотрели черные глаза Анай-кыс.

Какое-то время Эрес недоуменно смотрел на знакомое лицо, на родинку, чуть вздрагивающие губы Анай-кыс. Гулко стучало сердце. Нет, он не станет ни расспрашивать Анай-кыс, ни упрекать ее. Пусть только она сейчас же исчезнет с его глаз. Задыхаясь, спросил:

— Зачем пришла?

13

Восклицание, равнозначное «Боже мой!».

Анай-кыс вздрогнула, сморгнула слезу и отвернулась, продолжая стоять.

Солнце, умостившись между двумя горными вершинами, тихо играло закатными красками. На небе то пламенели, то тускнели облака. Эрес смотрел на них и думал о том, что жизнь, как и облака, переменчива, каждому она дает свое, предрешенное.

Конечно, оно, это предрешенное, в разное время осмысливается по-разному. Не надо отдавать себя во власть случая, нужно быть твердым, не поддаваться слабости.

— Не сердись, Эрес. Любовь — это совсем другое, чем то, что у нас было. Останемся друзьями. Пошли.

Они медленно направились к селу. Но не успели сделать и десяти шагов, как услышали:

— Эрес!

Эрес обернулся: от ельника шел человек. Лапчар!

— Услышал, что ты приехал, и вот...

Эрес раскинул руки:

— Дружище!

— Сколько лет, Эрес!.. Год, два, три, потом еще два сверхсрочных.

Вполуобнимку они пошли по тропке. Эрес взглянул в глаза дружка. Лицо Лапчара было сурово, на скулах проступили желваки. Он слегка отстранился и кивнул в сторону Анай-кыс:

— Пойдем домой!

Эрес все понял. Так вот оно что! Он вспомнил, как томился в ожидании ответа от Анай-кыс, и те два, почти дословно совпадавших письма, ее и Лапчара.

Только теперь, вот здесь, на узкой тропке в еловом подлеске, ему стало ясно, к кому переметнулось сердце Анай-кыс. Коварный Лапчар! Подраться, что ли, с ним? Надавать под бока? Или уложить одним ударом? Но Лапчар — друг детства... Своевольный, настойчивый, недаром доставалось ему от отца в свое время. Эрес подавил вспышку: негоже пограничнику драться со своими. Пусть даже из-за женщины. К тому же не следует забывать обычаи предков. Анай-кыс не была его женой. Добыча останется у сокола, который перехватил ее на лету.

Анай-кыс юркнула между Эресом и Лапчаром, как бы окончательно примиряя их с обстоятельствами. Все трое пошли дальше.

В доме друга Эрес увидел накрытым стол.

За стол сели молча. Никто не хотел начинать разговор. Выпили, обменявшись виноватыми улыбками. Коротко перемолвились о том о сем: о службе Эреса, о стариках, о погоде, о том, как замечательно после долгой разлуки встретиться вновь. О том же, что волновало каждого из них, ни слова. Хозяин дома хотел, чтобы первым начал Эрес, как правый на суде. Но тот избегал больной темы, не без основания полагая, что искреннее признание вины должно исходить прежде всего от этого сокола-ловкача.