У рыбацкого костра

–  Сыночек ты мой!
– с преувеличенной любвеобильностью запела она, когда отрок на четвереньках задом выпятился из палатки на свет божий.
– Выспался мой родненький! Да как мы поспали-то хорошо, как поспали-то всласть, даже глазыньки у нас опухли, щеченьку-то отлежал!
– Она противно лебезила перед своим очумевшим от сна и палаточной духоты оболтусом. («Конечно оболтус! Приехал на такое озеро и не думает удочку в руки взять, лишь бы выдрыхнуться. Да я в его годы!…») - И норки-то у нас сопельками заклало, проковыряй, проковыряй, а то и ды- хать нечем моему ладненькому!… - И вдруг совершенно другим, спокойно-насмешливым голосом: - Смотри резьбу не сорви!
– Но тут же снова запела гобоем: - Ну вот, ну и вотыньки, сопа- точку мы прочистили, гляделочки мы кулачками продрали, потянись, потянись, мой миленький, вот та-ак, с хрустиком, всласть-то, всласть… Скоро наш папка приедет, карасиков привезет, такую сварим ушицу, что мой маленький пальчики оближет. Пойдем, сынок, пойдем по бережку, щепочек насбираем, корешочков всяких. Отец приедет, а у нас и костер готовый.

–  Бу-бу-бу, ищо чево? У нас примус, - недовольно промолвил сынок.

–  Пойдем, пойдем, сыночек, разомнемся, аппетитик нагуляем. Мамка, покойница, еще жива была, все говаривала: «Ранняя птичка носик утирает, а поздняя глазки продирает».

Ничего себе птички! «Покойница жива была», - усмехнулся Антипин. Ботало коровье… Ну и ботало! Как можно так, не затворяя рта, молоть и молоть без устали чепуху? Сам Анатолий Степанович выработал манеру разговора краткую и деловитую, по телефону - ни единого лишнего слова: «Привет, старик. Постановление номер 37 дробь 12 о застройке…» На работе особенно не разговоришься. А эта… Вообще-то у каждого человека голова никогда не бывает совершенно пустой - все время в ней мельтешат какие-то обрывки фраз, мимолетные оценки, несвязные словечки, как, скажем, если бы в стакане с водой взболтать осадок - и весь мусор начнет крутиться вперемешку, что-то на миг всплывает, что-то мелькает и тонет. А она всю чепуху, весь словесный мусор без умолку и без связей проговаривает вслух! Настоящая пытка пустословием… «Мамка, седни двадцать шестое, ага?» - «Двадцать шестое, двадцать шестое, сыночка! А завтра двадцать седьмое, а послезавтра двадцать восьмое будет, потом двадцать девятое… (Господи, неужели так и не остановится до конца месяца?! Нет, кажется, запнулась.) Как время-то бежит! Не успеешь оглянуться… Покойница жива была, иной раз скажет…» (Ха! Покойница жива была… Все равно что сказать: «Труп еще живой». Вдобавок она постоянно выворачивала слова. Как Антипину казалось, со смаком коверкала их, словно втайне ощущала, что это злит соседа, нарочно говорила «два штуки, какой собака умный», «вся исскреблася».)

Наташа все же относилась к соседям спокойнее. Ей, правда, и в городе люди не так досаждали. Особенно никто нужен не был, хватало заинтересованных разговоров с дочерью, обмена мнениями о всяких событиях с мужем, ну, иногда еще немного поболтает на работе, на несколько минут задержится с соседкой у подъезда, но болтушкой ее никак нельзя назвать. И когда уезжала в отпуск, она с удовольствием отдыхала, отдаваясь в основном чтению. Но живые люди, поселившиеся рядом, Наташу даже интересовали, женское любопытство, хоть скрытно, впитывало отрывки различных сведений о соседях. «А их сына зовут Андреем, он в девятый класс перешел, Ирише ровесник, - таинственно сообщала она мужу новейшие данные.
– У них дача есть. Она сказала: «Карасей дома продадим…» «Ишь торговка! Ее и по всей выходке видать. Уже продает. Сперва поймай!» - подумал Антипин.

Часа через два за камышами послышался плеск весел, и к мыску пристала такая же резиновая лодка, как у Антипина, только постарее видом. Приплыл «сам». Мужик черный, цыганистый, худой, лицо жесткое, небритое. Баба, не умолкая ни на секунду, тоже встретила его у воды и тоже придержала лодку за весло. Он выгрузился, молча сунув ей удочку. Она молола и молола, в том числе, кажется, что-то и про Антипиных: «Начальник, много о себе думают». Но «сам» никак не отреагировал, буркнул единственное:

–  Вари уху. В два заклада.

Потом, не говоря ни слова и никого не зовя в помощники, быстро переставил колышки растяжек, придав палатке строгую, правильную форму, забрался в нее и, видимо, заснул. Антипин мысленно даже поблагодарил его. Ему, как строителю, был неприятен уродливый вид их криво, словно чулок, натянутого домика. Импортная палатка Антипиных благодаря тенту над крышей не нагревалась солнечными лучами. Анатолий Степанович лежал в тени и лениво листал Наташин журнал. «Как он только может спать сейчас в своей душегубке?» - подумал с недоумением о соседе. В раскрытую дверку заглянула Наташа, поманила и сообщила таинственно:

–  А он полсадка рыбы привез (Антипин неопределенно пожал плечами). Одни караси, больше, чем твои!

–  Что?!

–  Правда-правда. Она их чистит.

Анатолий Степанович как бы нехотя выбрался наружу, окинул ширь озера, косо взглянул в сторону соседей. Баба на корточках рыхлой квашней сидела у воды, рядом по траве были рассыпаны толстые, латунно поблескивающие рыбины. Они еще иногда лениво взыгрывали упругими хвостами, отчего вся куча шевелилась. Ах, черт! Килограммов семь будет. За одно утро?! Вот черт!

Странно, почему у этого столько карасей? И никакой другой рыбы. В чем дело? Антипин издали, стараясь не подавать виду, внимательно рассмотрел удочки соседа-цыгана. Оснастка показалась ему грубой. Толстые лески, поплавок-пробка. Правда, все самодельное, но… Нет, слишком грубо. Привередливый карась на такие снасти и клевать не должен. Не должен… Вот они. Какой улов!

Перед вечером Анатолий Степанович вновь выехал на озеро. Солнце уже утихомирилось и не палило, ветер улегся, было тепло, над озером плыли парные запахи нагретых водорослей, немного отдавало душистым болотом. Над степью, смягчая краски, спускались сизые сумерки, с косогоров тянуло сухим, теплым духом жестких трав. Только соседские караси не давали покоя - утренние окуньки и сорожки казались теперь детской забавой. Подойти и поговорить, вызнать хитрости Антипину и в голову не приходило. Он сам не простачок в рыбалке, надо только как следует подумать и самому найти решение. К тому же сосед вел себя как-то странно, почти не появлялся на глаза. Карась рыба с причудами - это исходный пункт в цепи рассуждений. Цель - найти, что ему сегодня надо. Значит, так, утром он ловил вполводы, и брали на червя одни окуни. Надо попробовать положить насадку на дно, чтобы гусиное перо лежало на глади. О, тогда оно сумеет передать легчайшие прикосновения рыбы!

Но вечером со дна и окуни перестали брать, и караси не трогали. Тишина царила вокруг. Вся розовая заводь вокруг лодки была усеяна черноватыми жучками-водомерками: крупными водомерами, поменьше совсем крохотными водомерчиками. Во время заката они легко сновали, легко, словно на коньках, отталкивались длинными ломаными ходулями, а с сумерками сгрудились плотными стадами и отдыхали от трудов праведных - всю воду на сегодня перемеряли.

Вдруг со стороны стана донесся истошный крик:

–  Па-апка-а! Где трум-брум-тук?!
– вопило соседское чадо. Через несколько секунд снова: - Па-апка-а! Где трум-брум-тук?!

Последнего слова Антипин разобрать не мог, хотя тот старался прокричать его по слогам.

–  Па-апка-а! Ска-жи-где-трум-брум-ту-ук!
– снова и снова во всю ширь озера орал соседский обормот.

Черт бы его побрал! Неужели он совсем бесчувственный! Как можно так бессовестно реветь в святой вечерней тишине?! Что за люди, никаких сдерживающих центров… Весь мир умиляется, а он безо всякого понятия ревет бугаем… Вокруг лежала чуткая озерная гладь, еще дальше - умиротворенные закатом безбрежные степи, но на душе у Антипина не было умиротворенности - только раздражение, стесненность и досада. И вся безграничность мира, оказывается, ничего не стоила всего лишь из-за одного нескладного соседства.

Вечер почти померк, клева не было, но ехать на стан не хотелось. Антипин домучился в лодке до полной темноты, даже тело затекло от неподвижного неудобного сидения. Однажды поплавок слегка пошевельнулся, чуть сместился в сторону, не думая идти вглубь. Рыба явно не проявляла настоящей активности. Антипин осторожно взял удилище в руку, подержал и снова тихо положил на борт. Но когда он решил наконец собираться домой и потянул удочку, леска вдруг уперлась, ожила и стала с пузырчатым шипением резать воду. Он и сообразить ничего не успел, как крупная рыбина метнулась в заросли, глухо запутав снасть. Пришлось тянуть напропалую - леска беспомощно дзынькнула. Этого еще не хватало! Один и тот ушел. «Почему все-таки они у меня не клюют, почему? Леску придется поставить потолще, как у того, это тебе не окуньки и сорожки, - думал Анатолий Степанович, вяло плюхая веслами по тихой воде.
– И какая-то странная рыба - попалась и стоит, ничем себя не выдает. Ну, дела!»

Наташа снова встретила его на берегу, помогла выгрузиться.

–  Ты чего так долго? Ну и как?

–  А, все сиденье отсидел. Одного поймал, и тот крючок оборвал. Чего этот лентягузый тут орал?

–  А он опять полный садок… - Наташа понимала, как больно услышать ее ответ мужу. В рыбалке она, разумеется, ничего не смыслила, хотя знакомым при случае уверенно рассказывала: «А мы в прошлый выходной сорожняка наловили». Теперь уже это становилось, в конце концов, делом их фамильного престижа - надо было доказать этим!