У убийц блестят глаза

Лицо ее затвердело и стало напоминать уродливую маску. Она тоже выглядела теперь незнакомкой.

– О, так во всем виновата я!

– Не во всем. Он сам позволил себя одурачить, поэтому есть и его вина.

Откинув назад голову, она пронзительно расхохоталась:

– Нет, вы посмотрите, кто здесь говорит о дураках? Кто называет другого дураком!

– Спокойной ночи, Рут.

– Что ж, если ты так... – Она быстрыми шагами направилась к двери, задержалась, чтобы одернуть свитер, и, обернувшись, посмотрела на меня: кажется, они сговорились не уходить из моего дома без заключительного слова. – Что касается шарфа...

– К чертям проклятый шарф!

Она еще некоторое время смотрела на меня, потом молча резко развернулась и выбежала, с силой хлопнув дверью. Мне необходимо было выпить. Я прошел на кухню и открыл дверцу холодильника. Конверт стоял на полке, прислоненный к картонному контейнеру с молоком. Насколько мне известно, в Нью-Мексико молоко никогда не продается в стеклянной посуде. Дешевый конверт без адреса и имени отправителя. Может показаться странным, что его не опустили в почтовый ящик, но – только на первый взгляд. Ящик вы можете и не открыть, но холодильник откроете обязательно, в крайнем случае наутро, когда станете доставать яйца для завтрака.

Я осторожно, кончиками пальцев, взял конверт и так же осторожно прикрыл дверцу, отпечатки пальцев навряд ли оставлены, но кое-кто очень расстроится, если я не приму мер предосторожности. Я вскрыл конверт с помощью того же ножа, которым ранил Тони Расмуссена, правда, другим лезвием. Что творится на свете – холодильники становятся почтовыми ящиками, а перочинные ножи смертельным оружием, старые друзья внезапно меняются и превращаются в злобных врагов с хищным оскалом. Я достал из конверта сложенный лист бумаги, развернул и прочитал текст, написанный печатными буквами мягким карандашом:

“ПРИВЕЗИ ПЯТЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ В СТАРЫХ КУПЮРАХ В ХЭНКСВИЛЛ ЮТА ЕСЛИ ХОЧЕШЬ ЧТОБЫ ОНА ВЕРНУЛАСЬ ЖИВОЙ”.

Глава 20

В начале своей короткой карьеры на Западе я купил себе ковбойские сапоги. Это было в тот год, когда я выслеживал медведей в горах Чамы верхом на лошади, и приятель, который пригласил меня на охоту, посоветовал именно такие. Он оказался прав. Сапоги прекрасно подошли для верховой езды, но ходить в них я так и не научился. Надо с детства привыкать к высоким каблукам. Но сейчас я сапоги достал, потому что они обладали рядом преимуществ перед всякой другой обувью. Сапоги просто натягивались, и не надо было возиться со шнурками, что для человека с такими увечьями, как у меня, – просто спасение. Они прибавили мне росту пару дюймов, именно ковбойские сапоги заставляют вас почувствовать себя высоким, смелым и безрассудно дерзким. Готовым к трудным и длительным путешествиям. То, что мне сейчас нужно. Впрочем, идти далеко пешком, скорее всего, не придется. Я натянул сапоги, облачился в свой комплект одежды для охоты, когда вдруг раздался звонок в дверь.

Я прошествовал в своем облачении к выходу. Звонила девушка в очках с роговой оправой, которая недавно стенографировала для мистера Уолша в баре “Альварадо”. На ней были легкое весеннее пальто и маленькая шляпка с крохотной вуалеткой. В руках девушка держала большой прямоугольный сверток.

– Прошу вас, отступите немного назад, на свет, я должна видеть ваше лицо отчетливо.

Я сделал пару шагов назад, она кивнула:

– Все в порядке, доктор Грегори. Это вам. Мистер Уолш желает вам удачи. – Она улыбнулась и отдала мне в руки сверток. Красивая девушка, очки ее не портили. – И я тоже, – добавила секретарша. – Спокойной ночи.

Я смотрел, как она идет к светлому седану – такие безликие машины обычно берут напрокат, – садится в него и отъезжает. Я закрыл дверь. Впервые приходилось держать в руках пятьдесят тысяч долларов сразу, но это не заставило мое сердце биться быстрее. Я могу прийти в волнение при виде оленя, научного открытия или математического уравнения, наконец, при виде хорошенькой девушки, но что касается денег – у меня железные нервы. Уже через пять минут я сидел в машине и ехал на север.

Мне позволили доехать почти до Берналилло, маленького городка в восемнадцати милях к северу от Альбукерке. Когда я подъезжал к заправочной, от нее отделился патрульный автомобиль и отрезал мне путь, коротко включив сирену. Я съехал на обочину и остановился. Из машины вышел офицер в голубой форме и подошел ко мне.

– Доктор Грегори? Доктор Джеймс Грегори?

– Да, это я.

– Могу я взглянуть на ваше водительское удостоверение? Я протянул ему права. Он изучил их и вернул.

– Что случилось, офицер?

– Не могу сказать точно, сэр. Но вам придется подождать несколько минут.

Смуглое лицо было таким серьезным, что спорить я счел бесполезным. Нельзя ссориться с патрульным полицейским, особенно если он другой расы и религии. Различие все равно скажется, и очень остро, даже если вы оба разумны и терпимы.

– Садитесь в машину, здесь тепло, – предложил я. Он покачал головой и вежливо отказался. Наверно, существовали какие-то правила, запрещавшие ему это. Мы прождали минут пятнадцать. Мимо проезжали грузовики и легковые. Оттуда на меня смотрели понимающе – вероятно, сочувствовали своему собрату-водителю, – но тем не менее с жадным любопытством, неизменно возникающим при виде человека, вступившего в конфликт с законом. Наконец с юга мы услышали шум машины, явно ехавшей с большим превышением дозволенной скорости, а она в Нью-Мексико на трассе составляет шестьдесят миль в дневное время и пятьдесят пять – ночью. Патрульный наблюдал их приближение с профессиональным интересом. Наверно, определял скорость на слух. Машина резко, со скрипом покрышек, затормозила позади нас. Патрульный пошел им навстречу. Вскоре он вернулся, прошел мимо меня, сел в свой автомобиль и укатил. С правой стороны моего “понтиака” постучали в боковое стекло. Я потянулся и освободил замок. Ван Хорн открыл дверцу. У него за спиной торчал какой-то тип. Я посоветовал: – Оставьте своего напарника снаружи.

Типу это явно не понравилось. А мне не понравился он. Я не собирался церемониться и с Ван Хорном. Никогда не мог понять этой страсти – наводнять район людьми со значками. Я с детства усвоил, что полицейский – неизбежное зло, надо избегать встреч с ним, насколько возможно.

– Ладно, Джонсон, подожди в машине, – сказал Ван Хорн, и Джонсон отправился обратно, шагая по гравию с обиженным видом. Ван Хорн сел рядом со мной и закрыл дверцу.

– Как себя чувствует юноша Расмуссен? – спросил он.

– С ним все будет в порядке, так мне сказали.

Он посмотрел на меня, потом на уходившего агента.

– Почему такая неприязнь к людям, Грег?

– А разве полицейские – люди? Я думал, они вроде смотрителей за дичью.

– Смело говорите, но бьюсь об заклад, что за пятнадцать лет вы ни разу не посмели убить дичи сверх лицензии.

– В этом краю оставлено столько дичи, что человека вынуждают стать охотником в целях самозащиты. В детстве я тоже не ладил со смотрителями, это как бы входило в набор развлечений. Но теперь стоит человеку увидеть полицейский значок, как он становится на колени и касается лбом земли, отдавая дань уважения. Особенно если значок федерального значения. У вас есть федеральный значок, Ван?

– Вероятно, могу занять у кого-нибудь, если захочу.

– Я заметил, что полицейские штата следуют вашим указаниям, – сказал я и после короткого молчания добавил: – Больше не надо им давать указания насчет меня, Ван. Я не остановлю машину.

– Не надо разговаривать со мной в таком тоне, Грег.

– Я не собирался грубить вам. Просто ставлю в известность, что не стану останавливаться, и полицейским придется стрелять, чтобы задержать меня.

– Ладно, поговорим об этом после. Сначала дайте прочитать письмо.