Шрифт:
Ингве рассказывает мне о современном состоянии дел в науке. Во взглядах на будущее науки существует два основных направления. Одни говорят, что наивно было бы верить, что в науке и впредь будут такими же темпами совершаться великие открытия, как в последние триста лет. Главное — открыто, и теперь следуют только уточнения и дополнения. Это плохо для таких, как я, О-циклистов, которые с пеленок воспитаны с мыслью, что им предназначено что-то открывать и придумывать теории. Направление серенькое…
А есть и противоположное направление. Мы пока затронули только самую поверхность, считают его сторонники. Мы знаем много важного, но нужно проникать глубже в материю, мы знаем, что то-то и то-то происходит, но мало знаем — почему? Сторонники этого взгляда указывают, что сто лет назад никто не мог бы предсказать появление теории относительности, квантовой механики или фундаментальной теории происхождения вселенной. Иными словами, в следующие сто лет допустимы такие же гигантские прорывы. И мы не в состоянии это предвидеть, так как теперешние наши представления будут опровергнуты.
Это направление я назвал бы ярким и увлекательным.
Ингве говорит, что тут возможно многое, но он, к сожалению, не совсем в курсе передовой науки. Он всего лишь скромный наблюдатель…
— Ну да, ну да! Давай уж, говори скорее! Так чего же мы можем ожидать?
Много еще загадок в изучении вселенной, говорит Ингве. Все связанное с Большим Взрывом выглядит довольно туманно, и хотя мы знаем, что вселенная расширяется, остается невыясненным, в какой стадии расширения она теперь находится, а в целом, если взять это в более общем плане, еще предстоит ответить и на вопрос: почему она расширяется и как протекает процесс? Кроме того, предстоит колоссальная работа, чтобы как-то увязать Эйнштейнову теорию гравитации с квантовой механикой. Задачка не детская. Происхождение жизни тоже, собственно говоря, остается тайной. Мы кое-что знаем о том, как развивалась жизнь, но само возникновение, момент, когда молекулы неорганического вещества внезапно обрели способность репродуцирования и стали собираться в клетки, — пока что для нас загадка. А еще гены. Остается проделать огромную работу, чтобы составить карту всех генов, разобраться, какую каждый из них выполняет задачу, а затем понять, как ими манипулировать, чтобы люди никогда не болели или чтобы половой член стал длиннее… А уж мозг, господи, с мозгом вообще работы еще непочатый край! Мы даже не знаем, что такое сознание. Некоторые думают, что знают, но на самом деле этого не знает никто. И на каком этапе эволюции мы научились планировать, выбирать тот или иной путь, договариваться о том, где мы встречаемся после охоты! Это дало нам огромное, можно сказать, даже нечестное преимущество перед прочими бедными животными, которые год за годом бегали как попало, наудачу и радовались, если повезет поймать зайца или оленя, или за кем там они гонялись? А тут, глядь, люди их уже опередили, да толпой и с оружием! Куда уж было животным с нами тягаться! Тем самым была в корне подорвана самая мысль о честной игре. От этого удара природа так и не оправилась.
Так что вон сколько еще осталось, и это еще не все, говорит Ингве. Мы можем выбрать систематический подход к проблемам или делать ставку на случайную удачу. Оказаться в нужное время в нужном месте и так далее. Часто ведь бывает, что ищешь одно, а находишь другое. На этом трудно базироваться, но можно походить-поискать по острову — глядишь, что-нибудь и найдем. Или хотя бы возникнет какая-нибудь удачная ассоциация. Это уже немало!
Мимо поспешает Эгиль. Мы вводим его в курс проблемы. Он говорит, что надо спросить себя, что бы на нашем месте сделала Лара Крофт. О'кей! И что бы она сделала? Он говорит, что в «Расхитительнице гробниц» всегда открывается какой-нибудь страховочный путь, из любого положения находится выход. Иногда все кажется совсем безнадежным, но это значит, что мы чего-то не заметили. Там есть ответ на любой вопрос. Надо только не сдаваться. Искать, искать и не сдаваться! Но он напоминает нам, что между нашим миром и миром «Расхитительницы гробниц» существуют важные различия. Если забыть об этом, у тебя ничего не получится. Одно из различий, самое главное, в том, что «Расхитительница гробниц» сконструирована людьми, понимающими толк в литературе, — как выстраивается увлекательный сюжет и все такое; само собой, понятно, что им нужно выстроить мир, где господствуют причинно-следственные связи и одно событие влечет за собой другое, без этого игра никуда не годилась бы как развлечение, и ее никто не стал бы покупать, кроме идиотов-нигилистов. Мир же, в отличие от «Расхитительницы», сконструирован силами, о которых мы ничего не знаем. Одно открытие не обязательно тянет за собой другое. Тут нет того, чтобы всегда находился спасительный выход, который только надо хорошенько поискать. Опять же тут, если ты вдруг застрял, не найдешь решения в интернете. И в этом-то самая суть проблемы. «Расхитительница гробниц» создана людьми. А мир — нет. Физические законы мало чем похожи на законы драматургии. События не выстраиваются как увлекательный сюжет, никто не старается поинтереснее запутать след, чтобы зритель обрадовался, открыв истину. Физические силы — всего лишь сигналы и импульсы. Крошечные частицы, которые взаимодействуют друг с другом. Электричество и магнетизм действуют по всем направлениям: ты мне отдаешь электрончик, я тебе нейтрончик… Физические силы возникли давно, задолго до того, как мы об этом узнали, они существуют независимо от нас, и никакие эмоции тут ни при чем, просто иначе нельзя. Так уж есть, и иначе быть не может.
Хейердал сказал, чтобы мы копали в земле. Может быть, это хорошая мысль. Когда чуток спадет жара, пойду поищу заступ.
Пятый костер
Руар, обычно не большой любитель отвлеченных рассуждений и всяческих крайностей, берет у костра слово и неожиданно выступает с жесткой, но сравнительно хорошо формулированной речью о нынешнем положении дел. Во-первых, начинает он, наша экспедиция плохо организована. Он говорит, что я хороший парень, но хотелось бы спросить, не слишком ли я о себе возомнил? Он замечал такое за мной еще в старших классах гимназии. Он говорит обо мне, что я был всегда славным и компанейским парнем. Отлично играл в баскетбол,
хорош как нападающий и как защитник, но стратег из меня никакой.— Мыслить масштабно тебе не дано, не в обиду будь сказано! Теория конькобежцев с самого начала была хлипкая, — продолжает Руар, — но я не хотел ничего говорить, раз уж меня пригласили поваром. Эта теория не стоит и пяти эре. Придумай-ка что-нибудь получше! — заявляет Руар. — А во-вторых, мир катится к чертям собачьим.
Это, конечно, не новость, но Руар считает, что сейчас очень кстати об этом напомнить. На острове мы в каком-то смысле находимся как бы за пределами остального мира, вне времени и пространства, мы тут одни. У всех у нас в голове такое представление, будто бы раньше все было лучше, но ведь ничто не доказывает, что это действительно так. Может, было лучше, а может, и нет. Вероятно, что-то там было лучше. А что-то и хуже, чем сейчас. Тосковать по прошлому — это болезнь. Мы думаем, что люди из Сопротивления во время войны были такие молодцы, что дальше некуда. Кто-то, верно, и был, но многие с тех пор состарились и теперь заигрывают с неонацизмом. Они говорят, что отстояли нашу страну, а сегодня ее переполнили эмигранты, а мы словно ничего не замечаем. Надо, понимаете ли, беречь чистоту норвежской крови. Ну, совсем психи очумелые! Против чего же тогда все боролись во время войны? А еще говорят, что нужно прислушиваться к старшим! Смех да и только! Есть старики что надо, а есть дурачье. Не бывает ничего окончательного и абсолютно правильного, говорит Руар. На каждом шагу встретишь какую-нибудь закавыку. А мы все равно оглядываемся назад, чтобы найти, на что опереться! Лучше уж смотреть вперед. Многое, что веками было для людей основополагающей истиной, за последний век отброшено за ненадобностью. Бог, например, и тональная музыка, и семья, и лошадь в качестве тяглового животного, и большая проза, и смирение, и умение пользоваться вещами дольше одного сезона. Все это пошатнулось. Особенно худо обстоит с тональной музыкой, считает Руар. И с лошадьми. Раньше ты, по крайней мере, мог быть уверенным, что музыка звучит в тон чему-то, с чем ты можешь себя идентифицировать, а сегодня не обязательно так. И лошади используются только в коммерческих целях. Если мечтаешь в наше время о лошади, ты уже реакционер.
После столь бессвязной тирады мы примолкли и погрузились в задумчивость. В молчании сели за ужин, представляющий собой a hightech expedition meal. [34] Эвен покрошил себе в тарелку питательного печенья «Wheat Bix», чтобы заткнулся организм, громко требующий клетчатки.
Когда все наелись, Ким говорит:
— Представляете, как было бы здорово пойти сейчас в кино!
Ингве ловит его на слове. Вскочив, он зовет нас с собой. Светя себе карманными фонариками, мы направляемся к старой фабрике копры, от которой остался только скромный сарай. Ингве велит нам садиться, выключить фонарики и смотреть на самую темную стену.
34
Трапезу, состоящую из продуктов, произведенных по высоким технологиям специально для экспедиций (англ.).
— Какой фильм будем смотреть? — спрашивает Ингве.
Голос его зазвучал очень уверенно. Это говорит не какой-то там физик-дилетант! Это настоящий киношник, знаток материала, который все видел и знает все про фильмы и актеров, помнит даты и сюжеты.
— Я хочу посмотреть «Париж-Техас», — заявляет Ким.
— Пожалуйста! — отвечает Ингве.
Он начинает с вводного слова, как раньше в различных отечественных и заграничных киноклубах. Он рассказывает о первых фильмах Вима Вендерса, творческом пути этого режиссера, объясняет, обрисовывает исторический контекст и лишь после этого, напевая чувствительную гитарную музыку Рая Кудера, комментирует то, что мы сейчас видим на экране. Пустынный пейзаж, засушливый, дикий и неприветливый. Идет человек. В голове у него все путается. Он оброс бородой. Мы не знаем, откуда он идет. Не знаем, кто он такой. Но вот он здесь перед нами. Идет. Громко звучит красивая музыка. Человек отбрасывает пустую фляжку из-под воды. Он шагает и шагает. Наконец набредает на какую-то хижину, на окраине цивилизованного мира. Ему нужно воды. История неторопливо разворачивается. Человек несколько лет считался пропавшим. У него есть сын. Где мать, они не знают.
Мы присутствуем на необыкновенном киносеансе. Ингве проводит нас по всему сюжету. Он помнит кадры, ракурсы съемки. Важнейшие реплики. Мы сидим тихо как мыши, когда Гарри Дин Стентон находит свою Настасью Кински, с которой он нехорошо обращался, когда они были вместе.
— I knew these people, — говорит Ингве. — These two people. They were in love… [35]
Мы так растрогались, что после окончания фильма нам было не до того, чтобы долго обмениваться впечатлениями. Мы залезли в спальные мешки. И даже не замечали комаров.
35
Я знал этих людей. Эти двое… Эти двое любили друг друга… (англ.).
Снова ночь.
Все новые и новые ночи.
Шестой день
Глубокой ночью я встречаю Мартина, который тоже бродит как неприкаянный. Мы посветили друг на друга «маглитами», оба такие усталые, что нам не до общения. А все комары! Впервые я чувствую, какой это кошмар. Я подошел к воде и яростно натер ноги и плечи шершавым песком, а сам сплю на ходу, сон не отпускает меня и зовет назад в постель. Эта ситуация потом осталась в моем воспоминании как огромное, смутное приключение, как фантастическая картина, увиденная в кино много лет назад.