Уарда

Вдова не осталась равнодушной к несчастьям, постигшим племянника. Хотя она и знала, что за связь с предателем даже Ани должен будет приговорить ее к смерти, она все же взяла его к себе на службу. Катути прекрасно понимала, что именно сейчас всего лучше использовать этого заклятого врага фараона и ее зятя.

Изувеченный, всеми презираемый и преследуемый, Паакер замкнулся в себе, держался в стороне от других слуг и презирал их с прежним высокомерием. О дочери Катути он вспоминал редко, она стала для него как бы призрачным видением, потому что ненависть совершенно вытеснила из его сердца любовь. Только одно привязывало его к жизни – надежда принять участие в расправе над своими врагами, стать свидетелем их смерти.

Катути нашла в нем прекрасное орудие для своих целей. А когда она увидела, каким огнем вспыхнул единственный глаз Паакера, едва он услышал ее приказ поджечь дворец и помешать Рамсесу и Мена спастись, ей стало ясно, что в махоре она обрела надежного помощника.

Еще до прибытия Рамсеса Паакер тщательно изучил то место, где ему надлежало действовать по плану Катути. Приблизительно на высоте сорока локтей от земли, под окнами покоев, предназначенных для фараона, тянулся узкий карниз. Под ним были концы балок, на которых лежали пропитанные смолой и покрытые соломой решетки, а поверх них был настелен пол. Отверстия, куда нужно было сунуть зажженный трут, Паакер знал так хорошо, что нашел бы их, если бы он даже потерял и другой глаз.

Когда раздался первый сигнал, он пополз на свое место. Ни один часовой не окликнул его, так как немногие караульные, расставленные возле дворца, напившись крепчайшего вина из подвалов везира, спали беспробудным сном. По глубоким узорным вырезам, украшавшим наружную стену дворца, Паакер взобрался на высоту в два человеческих роста. Здесь была привязана веревочная лестница. Воспользовавшись ею, он вскоре уже стоял под окнами покоев фараона на карнизе, под который ему и надлежало подложить трут.

Спальня Рамсеса была ярко освещена. Паакер заглянул в окно и мог слышать каждое слово, произнесенное там, оставаясь незамеченным.

Фараон сидел в кресле, глубоко задумавшись. Перед ним стоял везир Ани, а несколько поодаль, у постели, – возничий Мена; он держал на руках ночное облачение фараона.

Вот Рамсес поднял голову и, приветливо глядя на везира, протянул ему руку и сказал:

– Позволь мне достойно завершить этот день, Ани! Я вижу в тебе верного друга, а ведь недавно я чуть было не поверил не в меру подозрительным людям, дурно говорившим о тебе. Недоверие чуждо моей душе, но все же некоторые события омрачили мне сердце, а раз так, – значит, я уже был несправедлив к тебе.

Я сожалею об этом, сожалею от всей души и не стыжусь просить у тебя прощения за то, что сомневался в твоих добрых намерениях. Ты – мой друг, а в том, что я тебе друг, ты убедишься сам! Вот моя рука. Пожми ее, и пусть весь Египет знает, что никому так безгранично не доверяет Рамсес, как своему везиру Ани. Я поручаю тебе почетный пост ночного караульного в моей спальне. Сегодня мы разделим с тобой эту комнату: я лягу здесь, а ты располагайся вот на тех подушках!

Ани протянул Рамсесу руку; бледный как полотно стоял он перед фараоном. Паакер смотрел прямо в лицо везиру и с трудом подавил в себе желание расхохотаться от буквально распиравшего его злорадства.

Рамсес не обратил внимания на беспокойство везира, он кивком подозвал к себе Мена.

– С тобой мне тоже хотелось бы рассчитаться, прежде чем я лягу спать, – сказал он. – Ты подверг тяжкому испытанию веру своей жены в тебя, и только потому, что она самоотверженно тебя любит и сама не знает, что такое измена, она с чисто детским простодушием, которое подчас бывает умнее размышлений мудрецов, искренне верила тебе. Я обещал исполнить любое твое желание. Говори, чего ты хочешь!

Мена упал перед Рамсесом на колени и, покрывая поцелуями край его одежды, воскликнул:

– Прощения, одного только прощения прошу я у тебя! Знаю, тяжким был мой проступок, но меня толкнуло на него злобное глумление предателя. Я понял, что дерзкая рука его протянулась к моей непорочной жене, которая – теперь я знаю это – питает к нему отвращение, как к мерзкой жабе!

– Что это? – насторожился вдруг фараон. – Мне послышался какой-то стон вон там.

Он встал, подошел к окну, выглянул наружу, но не заметил Паакера, так как тот следил за каждым движением Рамсеса, и, когда из его груди невольно вырвался стон, растянулся на карнизе. Когда фараон отошел от окна, Мена все еще стоял на коленях.

– Прости меня! – повторил он снова. – Дозволь мне опять встать рядом с тобой на колесницу и править твоими конями! Только с тобой жизнь моя имеет смысл, только благодаря милости твоей, о фараон, мой господин, мой отец!

Рамсес милостиво кивнул своему любимцу, разрешая ему встать.

– Твоя просьба была удовлетворена еще до того, как ты ее произнес, – сказал он. – Я виноват перед тобой и перед твоей безупречной супругой! Благодари Неферт, а не меня. Давайте же все мы горячо возблагодарим богов за их милость. Чего только не принес мне этот день! Он снова вернул мне обоих, казалось бы, уже потерянных друзей и, наконец, подарил мне еще одного сына.

В ночной тишине раздался едва слышный свист – это был третий сигнал Катути.

Паакер раздул трут, сунул его под карниз, а затем, пренебрегая опасностью, снова выпрямился, чтобы подслушивать дальше.

– Прошу отпустить меня сегодня, – говорил в этот миг везир, подойдя вплотную к фараону. – Я высоко ценю твою милость, но напряжение последних дней сломило меня; я едва держусь на ногах, и поэтому почетный пост…

– Займет Мена! – перебил его Рамсес. – Спи спокойно, мой друг. Пусть все видят, как далеко я отбрасываю в сторону всякое недоверие к тебе! Подай мое ночное платье, Мена! Да, еще одно! Что делать, юность тянется к юности, Ани. Бент-Анат избрала себе достойного супруга – моего спасителя, поэта Пентаура. Его считали человеком низкого происхождения – сыном садовника из Дома Сети. А знаешь ли ты, что рассказал мне сегодня верховный жрец Амени? Пентаур, оказывается, сын умершего благородного махора, а бесчестный негодяй, предатель Паакер – сын простого садовника. Какая-то колдунья в некрополе подменила детей! Это, пожалуй, лучший подарок за сегодняшний день, потому что вдову покойного махора, благородную Сетхем, уже привезли сюда, и мне пришлось бы выбирать между двумя приговорами: либо послать ее, как мать бежавшего злодея, на каменоломни в Эфиопию, либо велеть обезглавить ее на глазах у народа… Но что это?

Громкий крик, несомненно вырвавшийся из груди мужчины, донесся через окно, а вслед за ним послышался глухой стук, как будто что-то тяжелое с высоты упало на землю.

Рамсес и Мена бросились к окну, но тотчас же в испуге отпрянули назад: навстречу им откуда-то снизу вырвались густые клубы дыма.

– Позвать часовых! – приказал Рамсес.

– Беги вниз, Ани! – крикнул Мена. – Теперь-то уж я не брошу в опасности своего повелителя.

Везир выбежал из покоев фараона, словно узник, которому удалось вырваться из темницы, но уйти далеко он не смог. Едва хотел он ступить на единственную лестницу, как она рухнула у него на глазах. Катути, подпалив солому внутри дворца, разрушила лестницу одним нажимом на пружину. Ани еще успел увидеть развевающиеся одежды убегавшей женщины и, сжав кулаки, окликнул ее по имени… Но было уже поздно! Тогда он, сам не понимая, что делает, бросился бежать по длинному коридору, в который выходили комнаты фараона.

Грохот рухнувшей лестницы заставил фараона и его возничего выбежать из спальни.

– Это упала лестница. Дело принимает серьезный оборот, – спокойно произнес Рамсес, вернулся в комнату и стал у окна, чтобы оценить грозившую ему опасность.

С северной стороны дворца уже вырвались яркие языки пламени, и предутренние сумерки превратились в ясный день. С южной стороны еще ничего не было видно.

Тут Мена заметил карниз, откуда свалился Паакер, перемахнул через подоконник и, испытав его прочность, убедился, что он вполне выдержит нескольких человек. С напряженным вниманием осмотрелся он по сторонам, пристально вглядываясь в еще не тронутое огнем южное крыло здания, и вдруг громко закричал: