Убежище

— Жалко, — все же посочувствовал я. — А я думал, у вас с ней полный порядок.

Мэтью взял с пепельницы кулек с семечками и вытряс в рот хорошую порцию. Потом выплюнул изжеванную шелуху в бумажный стаканчик, стоявший в ямке на приборной доске.

— Честно говоря, — после паузы сказал он, — я просто не вижу смысла в покупке автомобиля, у которого нет приваренного к раме сцепного устройства четвертого класса.

Боб закурил сигарету и опустил стекло. Я услыхал пшиканье открываемых банок. Боб передал одну банку пива Мэтью, другую мне. Потом снова повернулся на сиденье и спросил:

— Хочешь фокус-покус, братишка?

— Давай, — ответил я.

Он поднял с пола машины апельсин и протянул мне.

— Погляди на него как следует, пощупай. Запечатлей его у себя в памяти. Готово?

Это был обычный апельсин, чуть приплюснутый с одного боку.

— Теперь смотри внимательно, — сказал он и выкинул апельсин в окошко. — Опля!

— Какого хрена ты выкинул мой апельсин? — возмутился Мэтью. — Я собирался его съесть!

— Ну и кто тебе мешает? — спросил Боб. — Он там, ждет тебя. Можешь слопать в любой момент.

Мэтью вел пикап по унылым трассам, которые ветвились и терялись в высокогорной глухомани, мимо жилых трейлеров и кедровых коттеджей, чьи дворы были превращены в коллективные усыпальницы для отслуживших свое бытовых приборов и удаленных автомобильных органов. Наконец он свернул на тряскую дорожку из светлого гравия. Между колеями росла высокая трава — она зашуршала по днищу машины, как осенний дождь.

Боб смотрел, как убегают назад деревья.

— Когда забросим Аланово барахло, предлагаю смотаться на озеро, пульнуть разок-другой.

— Без меня, — сказал Мэтью. — На этой неделе мы уже четыре дня проторчали в лесу, и все зря. Мне дом надо заканчивать. Хочешь идти — иди.

— Знаешь, — сказал Боб, — если бы ты не корчил из себя такого умника и почаще прислушивался к чужим советам, до тебя бы дошло, что сейчас практически последний шанс положить что-нибудь в морозилку. Думаю, в этом сезоне нам осталось дней семь максимум. А я люблю зимой есть мясо. От дров у меня зубы портятся.

Мэтью пожал плечами, но Боб увлекся и выдал серию воспоминаний о суровых зимах, которые он перенес в здешних краях, и о том, как мучительно дожидаться оттепели, если морозильник у тебя не набит дичью. От хибарки Боба до шоссе с нормальным покрытием было десять миль. От домика Мэтью — почти одиннадцать, да еще двадцать до города. Когда снег засыпает твое жилище по самую маковку, ты не можешь ездить за провизией каждые два-три дня. Если Мэтью предпочитает таскаться по морозу в супермаркет за паршивыми отбивными, которые на вкус не лучше мочалки, на здоровье — только ему, Бобу, больше нравится кушать пироги с почками и домашнюю колбасу из оленины.

— Ты давно здесь живешь? — спросил я Боба, пока между ним и моим братом снова не вспыхнула перепалка.

— Я в этих лесах вырос, — ответил он. — Тут все принадлежало моей семье.

— Когда это было?

— До тех пор пока твоя толстая половина не уговорила меня продать землю ему.

— Хочешь вернуть? С нашим удовольствием, — сказал Мэтью. — Отдам по дешевке.

Мэтью остановил пикап на развилке, около коричневого блочного домика, где жил Боб. Но он не тронулся с места.

— Чего сидишь, вылазь, — сказал Мэтью. — Тебя ждут охотничьи подвиги.

Боб покосился на небо. Оно было мутное, цвета шпаклевки.

— Дождь собирается.

— Да ладно, подумаешь. Ты же не сахарный.

Боб не пошевелился. Мэтью подмигнул мне в зеркальце.

— Вообще-то Боб плохо стреляет, вот в чем загвоздка. Зрение у него никуда. В товарный поезд с двух шагов, и то промажет.

— Скоро я с этим разберусь, — сказал Боб. — Как только привыкну к мысли, что мне будут полосовать глаза скальпелем, сделаю их себе как новенькие.

— Ты идешь или остаешься?

— А что у тебя на ужин?

— Сам знаешь что — бефстроганов.

— Хм. Строганчик. Не могу пропустить. Завтра поохотимся. Трогайте, сэр.

Подпрыгивая на колдобинах, пикап пополз дальше и вверх — на «гору» Мэтью, которая на поверку оказалась всего лишь пологим холмом, ненамного более величественным, чем мусорная куча среднего размера. Хижина Мэтью стояла на его вершине, на гранитной площадке. Подальше сверкало озерцо: лучи солнца подожгли его темную гладь. Хижина, к моему удивлению, была вполне добротным, ладным срубом, сложенным из обтесанных бревен и обшитым дранкой цвета свежей сосновой хвои. У этого сруба имелась одна любопытная особенность: края его крыши по фасаду и поперечная балясина под ней были изукрашены аляповатой резьбой, каким-то затейливым орнаментом и причудливыми завитушками, придающими всей постройке сходство со снежинкой из декоративной бумаги.

— С ума сойти, — сказал я. — Это ты сам сделал?

— Скорее Боб, — ответил Мэтью таким тоном, словно это было обвинение. — Он у нас главный по этой части.

— Выглядит потрясающе.

Лицо Боба расплылось в лукавой ухмылке.

— Секретный ингредиент — дерево, — сказал он.

Мэтью повел меня внутрь по доске, приколоченной к остову крыльца. По контрасту с внешней кокетливостью дома его интерьер был крайне скуден — голые полы, стены без облицовки, покрытые пока только матовым листовым пластиком, из-под которого кое-где выбивался розовый изоляционный материал.

— Назло мне Боб не хочет класть гипсокартон, — сказал Мэтью. — Я тут весь день замазываю стыки, а он там снаружи со своим лобзиком превращает мой дом в огромную кружевную салфетку. Я к нему пристаю, а он грозится, что бросит все и уйдет. — Мэтью отпустил невеселый смешок и ботинком подгреб к стене кучку опилок. — Жалкое зрелище, а? Ты небось не думал, что я до такого докачусь.

— Да тут шикарно, — сказал я. — Честное слово. Когда доведешь все до ума, будет просто маленький дворец. — Его громадная голова саркастически склонилась набок, как будто он подозревал в моих словах иронию, и я продолжал: — Ей-богу, за такой дом убить можно. Посмотри на меня. Я до сих пор живу в однокомнатной квартирке над свечным магазином.

Настороженность Мэтью уступила место насмешливому отвращению.

— Ты что, до сих пор снимаешь?

— Ну да.

— Рехнуться можно. Тебе сколько, тридцать семь?

— В августе было тридцать восемь.

— Баба есть?

— Нет.

— Серьезно? Так и не было после этой, как ее там? И даже по мелочи ничего?

— Ну да.

Мэтью поднял брови, уперся взглядом в пол, испустил долгий вздох.

— Твою мать, — сказал он. — Ладно, бывает и хуже.

Я провел оставшиеся полдня с Бобом, доделывая крыльцо. Мэтью работал в доме и не давал нам скучать, постоянно роняя инструменты и ругаясь на чем свет стоит. Доски, которые Мэтью купил для крыльца, были отчаянно кривыми и никак не хотели ложиться ровно — нам приходилось наваливаться на них изо всей мочи, так что темнело в глазах. Когда я кряхтел над очередной доской, изогнутой, как ятаган, Боб поднял молоток и торжественно произнес:

— Свидетельствую, что это самый отвратительный образчик пиломатериала один на шесть дюймов, к которому когда-либо прикасалась человеческая рука, а Мэтью Латтимор — самый жадный и ленивый сукин сын из всех, что ступали на благородную почву штата Мэн.

Я посмеялся, а потом задал вопрос, давно уже вертевшийся у меня в мозгу.

— Слушай, Боб, сколько Мэтью заплатил тебе за это место? Если не хочешь, не отвечай.

— Да пожалуйста. Сто восемьдесят девять тысяч долларов зелеными бумажками.