Убить, чтобы воскреснуть

— Надо было пересесть в трактор, — сказал отец Афанасий мечтательно, словно на райское видение, глядя на берег, где вспыхнул костер.

— А машина? А благотворительный груз?! — в один голос воскликнули Альбина с водителем, и священник пристыженно замолчал. Может быть, потому, что две черные фигуры, беспорядочно метавшиеся перед огнем в попытке водворить гусеницу на место, больше напоминали все-таки видение ада, а не рая.

…А рай на земле, как выяснилось, все-таки существует! Он скрипел и скрежетал вратами, ангел (не с огненным мечом, но с автоматом) преграждал в него вход и придирчиво проверял документы. Рай был надежно огражден от внешнего мира и даже от неба — сетками, решетками, колючей проволокой. Альбина была так измучена, что даже не ужаснулась собственному кощунству: это место мучений многих людей она сравнила с раем! Но главное, что там было тепло и сухо.

Толстая, уютная женщина куда-то повела ничего не соображающую Альбину. В убогом, полутемном помещении пахло дезинфекцией.

Попросили подождать в коридоре. Альбина стояла, чуть пошатываясь, и смотрела на стену, где висел плакат: толстый зеленый дракон с надписью на брюхе «СПИД» задумчиво смотрел на худенького человечка. Пожалуй, жертве ничего не грозило: она выглядела полудохлой и без всякого СПИДа, а глаза у зеленого дракона были такие добрые-добрые…

— Посторонитесь, девушка, — сказал кто-то сзади.

Альбина отшатнулась. Человек в форме провел мимо нее узкоплечего парня, который придерживал спадающие брюки и негромко постанывал. Парень скрылся за маленькой дверкой с буквой М, конвойный остался в коридоре.

— Это что, больной? — с сомнением спросила Альбина.

— От здоровья не лечат, — пожал плечами конвойный.

Альбина кивнула. На самом-то деле она хотела спросить: «Это что, заключенный?» Как-то так… запросто, без кандалов, без дула в спину…

Еще раз огляделась, пытаясь воскресить в себе чувство священного ужаса. Она в тюрьме! Ну, предположим, не в тюрьме, а в колонии, в ИТУ № 18, — но все-таки!

Однако санчасть была похожа на любую заштатную больничку в эпоху кризиса, то есть находящуюся в традиционно-бедственном состоянии.

— Пошли, дорогая, — сказала появившаяся толстуха. — Душ хочешь? И баиньки, да?

— Да… — эхом отозвалась Альбина, засыпая на ходу. Во всяком случае, она совершенно не помнила ни душа, ни чаю, ни процесса укладывания.

Проснулась от осторожного похлопывания по плечу:

— Пора, пора вставать!

Открыла глаза, пока еще слабо соображая, села — и вцепилась в кровать, чтобы не упасть от сильнейшего головокружения. Время вдруг пошло закручивать тугую спираль, откатываться назад… Все кошмары начинались с самого начала, потому что к началу их Альбина и вернулась: в дверях, слабо освещенный сзади, стоял высокий человек в белом халате, и луч света очерчивал его четкий профиль, словно бы раскаленным лезвием обводил: нахмуренный лоб с упавшей на него светлой прядкой, хищный нос, твердые губы. Нервно дернулась щека, и человек прижал ее пальцем.

«У него тик, — в точности как тогда, подумала Альбина. — Нервный тик!»

* * *

Герман пальпировал Стольнику печень, когда в коридоре вдруг что-то длинно, раскатисто треснуло.

«Разбили, что ли?» — мелькнула мысль.

Он вскинул брови, оглядываясь, и тут, на полуобороте, поймал напрягшийся взгляд Стольника. Его блеклые глаза как бы вцепились в Германа, не отпуская его. И опять громыхнуло.

Германа обдало холодом. Выстрел! В коридоре стреляют!

Он метнулся к двери, инстинктивно-защитным движением прикрывая собой распластанного на кровати Стольника, и пропустил его рывок следом. Почувствовал только удар, едва не переломивший шею.

Глухо ахнув от боли, рухнул на колени, упираясь руками в пол. Стольник клещом вцепился в волосы, круто закинул голову назад, глянул сверху в полуослепшие от боли глаза:

— Хочешь жить — не дергайся!

И, пнув в поясницу, заставил встать, погнал к двери.

Еще слабо соображая, Герман вывалился в коридор и какой-то миг стоял, непонимающе всматриваясь в завесу зловонного дыма, в которой метались темные фигуры. На него налетела Регина Теофиловна с огромными, белыми от страха глазами, рот приоткрыт в сдавленном крике, руки заломлены за спину. Ее сильно толкал вперед, как Германа — Стольник, какой-то человек с мрачно-искаженным лицом, в первую минуту показавшийся незнакомым. Следом другой такой же гнал контролера Агапова. Севастьянов, только недавно впустивший Германа в помещение больницы, лежал в углу, уткнувшись лицом в пол. По спине расплывалось кровавое пятно.

Герман рванулся к нему, вмиг забыв обо всем, играючи стряхнув тяжесть, которая висела на его плечах, но его сильно, больно ткнуло меж ребер, а голос Стольника повторил:

— Я же русским языком сказал, лепило: не дергайся, коли жить хочешь!

И тут до Германа разом дошло, что все это значит: неподвижное, окровавленное тело в углу, остановившиеся глаза Регины Теофиловны, треск выстрелов, ствол, упершийся в его бок… То, о чем он только читал и слышал, что всегда происходило где-то когда-то в другом месте… Это случилось с ним самим, сейчас… это происходит здесь!

Еще один человек вынырнул из дыма, и Герман, помнится, мимолетно удивился, узнав Бирюка: как, и он в этом деле?.. Бирюк повел стволом автомата:

— Все к стене!

Стольник опять сильно толкнул Германа вперед. Рядом влипли в стену Агапов и Регина Теофиловна. Стольник, выглядевший нелепо и жутко в одном исподнем, но с пистолетом в руках, обежал всех взглядом, будто искал кого-то; Герман, словно впервые, увидел на его шее татуировку: паук ползет к уху. Его передернуло.

Стольник, нахмурясь, метнулся в дверь палаты.

Раздался крик. Стольник появился, волоча за собой женщину; сильно толкнул — она упала бы, не подхвати ее Герман.

Эта была, очевидно, та самая девушка из благотворительного фонда. Она уже успела одеться, Герман вдруг, с неожиданно проснувшейся остротой ощущений, почувствовал ладонью мягкость ее кашемирового джемпера. Это было нелепо, ненужно, не отсюда, и он тотчас забыл об этом. Выпрямился у стены, поддерживая прильнувшую к нему девушку.

Бирюк поднял автомат…

«Неужели прямо сейчас расстреляют — и все?..»

Черные злые глаза встретились со взглядом Германа, сузились; Бирюк опустил автомат.

— Вы заложники, — негромко сказал Стольник. — В кино видели? Будете сидеть здесь, пока Китаев и его придурки не выполнят наших условий. Начнете ерепениться — мы над вами всяко извращаться станем. — Он хмыкнул, словно хотел обратить свои слова в шутку. И опять обежал рысьим взглядом стоящих у стены: — А где еще двое?

Заключенный, который тащил Агапова, зло ощерясь, открыл четвертую палату, вытолкал оттуда полусонных, ничего не соображающих Антона и Макса, держа их за загривки, как нашкодивших котят:

— Смотрите, чего нашел!

— А, да это же свои, — обрадовался Стольник. — Ну что, сявки, способны понять, хрен из хрен?

Антон мелко закивал, Макс тоже слабо зашевелил головой.

— Кто не с нами, тот против нас, — усмехнулся Стольник. — Вас к стеночке прислонить или желаете на вертолете покататься? Надоело небось тут ежиков пасти, охота погулять?

Макс отпрянул с выражением равнозначного ужаса перед обеими перспективами.

— А куда лететь? — хрипло спросил Антон, увернувшись с пути еще двух заключенных, которые выскочили из кабинета Германа и разбежались по палатам, повинуясь приказу Бирюка: «Блокируйте окна! Завалите кроватями!»