Убить перевертыша

Девушка ойкнула и как-то мигом оказалась в кресле за столом с непроницаемо секретарским лицом. Это было так неожиданно и смешно, что он чуть не расхохотался.

— Господина Леммера сейчас нет, он в Заснице.

Засниц — порт на восточном побережье острова Рюген, до него больше ста километров, это Кондратьев знал.

— Мы должны были встретиться здесь, — растерянно сказал он.

— А вы кто?

Кондратьев протянул ей конверт Костика. Девушка вскочила, снова села и вдруг густо покраснела.

— Мы вас позавчера ждали, — не сразу ответила она.

— А я вот сегодня. Так получилось.

— Ой, а он, наверно, уже уехал.

— Кто?

— Этот… пароход.

Кондратьев даже не заметил нелепого словосочетания — "пароход уехал", так ошарашило его это известие. Вот почему он не нашел «Нерингу» в порту. Судно загружается в Заснице, и потому Леммер там. Конечно, в Заснице, это же почти на 200 километров ближе к Калининграду.

— Я сейчас, сейчас…

Девушка принялась лихорадочно листать блокноты на столе, схватила телефонную трубку. И через минуту подняла сияющие глаза.

— Не уехал, еще не уехал. Только через четыре часа. Вы успеете, если сразу…

Он зло поглядел на нее.

— Сразу… Где вы были? Я с утра здесь.

Девушка стала совсем пунцовой.

— Я… я задержалась. Извините…

Все было понятно. Какие секретарши не пользуются отсутствием начальства, чтобы прошвырнуться по магазинам, по разным своим салонам. Что в России, что в Германии.

— Вы успеете… Возьмите такси… Я виновата…

— Дозвонитесь до Леммера, скажите, что я еду. Пусть сделает все, что может…

Он знал, как непросто задержать отход судна. Каждая лишняя минута стоит денег. И потому почти побежал по улице, проклиная ее за длину, выраженную даже в названии.

Ему повезло: на следующем же углу увидел на крыше серого «Фольксвагена» белый колпачок с черными шашечками.

— Мне на остров Рюген, — твердо сказал он, чтобы пресечь возможные возражения водителя. И по московской привычке спросил: — Довезете?

— Куда угодно, — безразличным тоном ответил шофер.

— В Засниц, в порт. Только сначала на вокзал. Я возьму вещи. Побыстрей можно?

— В пределах правил.

То ли правила тут были резиновые, то ли шофер понимал их по-своему, только машина проскакивала перекрестки со скоростью отнюдь не городской, и уже через десять минут заезжала на стоянку возле вокзала.

— Нет, нет! — спохватился Кондратьев. — В переулок, пожалуйста. Вон туда.

Шофер удивленно посмотрел на него: тащиться с вещами так далеко? Но возражать не стал.

Кондратьев быстро спустился в подвальчик к автоматическим камерам хранения, достал чемодан и направился к выходу из вокзала, радуясь, что все получается без задержек. И тут он увидел двоих, спокойно идущих ему навстречу. Не вдруг понял, почему взгляд приклеился именно к ним: люди как люди, один повыше, другой пониже, оба навеселе, и ничем они не отличались от других пассажиров. Но он их видел не впервые, и это было главное, заставившее насторожиться. Тот, что повыше, шел, приподнимаясь при каждом шаге, словно пританцовывал. И вспомнилось: видел эту пару утром, когда сидел в кафе. И еще вспомнилось… И от этого другого воспоминания холодок скатился от затылка на спину: вот так же, пританцовывая, уходил человек от дома Клауса той ночью.

Одного мгновения было достаточно, чтобы оценить обстановку. Точнее, он ее еще не оценил толком, когда резко свернул в сторону. Глаза поймали указатель туалетов, и он быстро пошел в проход в направлении стрелки. Решение пришло на уровне подсознания. Сознание как раз предупреждало об опасности: туалетная комната станет ловушкой. Но ноги несли именно туда, в эту ловушку, и через несколько мгновений он, сунув в щель желтую монету в одну марку, оказался в глухой кабинке, запертой изнутри.

Он слышал, как эти двое вошли в туалетную комнату, захлопнули за собой дверь.

— Освобождайте помещение. Туалет закрывается на техническое обслуживание.

Это крикнул длинный. Голос Кондратьев узнал сразу: тот самый голос, что распоряжался в доме Клауса.

Кто-то зашебуршился в соседней кабинке, послышался шум воды и хлопнула дверь.

— Повесь там картонку снаружи, чтоб не лезли, — сказал тот же голос.

Минуту было тихо, а затем раздался стук в двери кабин. Стучали тяжелым металлическим предметом, всего скорей рукояткой пистолета, — в первую, вторую, третью. Кондратьев был в восьмой, последней. Или первой, если считать с другого края.

— Выходите. Выходите немедленно!

— Может, его тут нет? — тихо спросил другой голос, тоже знакомый по квартире Клауса. На голоса, как и на многое другое, память у Кондратьева была отменная.

— Тут он, куда ему деваться. Открывай кабины.

— Как?

— Бросишь марку, откроешь.

— Так потом ее не достанешь.

— Вычтем у клиента. Слышишь? — крикнул он и засмеялся. — Быстрей выходи, а то платить придется.

Кондратьев достал свой игрушечный револьверчик, тихо, чтобы не звякнула, освободил защелку замка и, отступив от двери на один шаг, стал ждать. В тишине хорошо были слышны не только шаги, но и шуршание одежды. Он уловил момент, когда шаги приблизились к его кабинке, всем телом кинулся на дверь, распахнул ее. Увидел перед собой человека с пистолетом в руке и сразу выстрелил. И тут же выстрелил в другого, сбитого дверью, валявшегося на полу. Свистящие растянутые хлопки совсем не походили на пистолетный грохот, и можно было не бояться, что они будут услышаны в коридоре и привлекут внимание.

Затем он затащил в кабинку скованные параличом тела, опустил в щель монету и захлопнул дверь.

Снаружи на ручке двери туалета висела красная картонка, какие вешают в отелях на дверях комнат. "Bitte nicht storen", — просили надписи. И по-английски: "Do not disturb". И по-русски: "Прошу не мешать". Страждущих такая картонка не остановит, только рассмешит. Но Кондратьев решил не трогать ее: не он повесил, не ему и снимать…

28

Только за городом, на автобане он окончательно поверил, что хвоста нет. Машин на этой скоростной дороге было немного, и всякая, увязавшаяся за ними, была бы сразу замечена. Успокоившись, ощутив удовлетворение, даже радость от того, что самое опасное позади, он воскликнул:

— Прекрасная дорога!

Тут же пожалел, что не сдержался. Казалось бы, что такого сказал? Все равно, что о хорошей погоде. Но для немца-то эта дорога — обыденность.

— Гитлеру спасибо! — резко сказал шофер.

— Гитлеру?

— А кому еще? Это он строил автобаны.

— Не только он.

Кондратьеву хотелось защитить бывшую ГДР, но шофер понял по-своему, заявил:

— Вы — не немец.

— Я из Копенгагена, — неопределенно ответил Кондратьев.

— А я подумал — русский.

Он усмехнулся недобро, и Кондратьев опять не сдержался, спросил:

— Похоже, вы недолюбливаете русских?

— Я их не понимаю.

— То есть?

— Ведь умеют защищать себя, доказали. А сейчас стригут их все, кому не лень, а они даже не брыкаются.