Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

С тех пор как Настоятельница Марта и Пега похоронили её, прошла всего неделя, но земля уже осела. Ветер набросал сверху бурых засохших листьев, а свежевскопанная тёмно-коричневая земля стала серой. На могиле нет цветов, она не отмечена камнем. Дождь смоет её, а мороз утрамбует разрытую землю. Настоятельница Марта хочет стереть все следы того, что мой ребёнок жил на этой земле. Теперь они делают вид, будто моей малышки никогда не было.

Ни одна из могилок моих детей не пережила весну. Я видела, как все они растворяются. Крохотные нематериальные существа, горе по которым еще не утихло. Окаменевшие дети. Без имени, без голоса, без единого вздоха. Они сбежали от меня, выскользнули в муках боли и потоках крови, как будто ни мгновением больше не могли усидеть

в моем чреве. Маленькие рыбки, уплывающие обратно в реку. Я чувствовала, как они ускользают, я пыталась их удержать. Каждый раз, когда начиналось кровотечение, я понимала, что теряю ребёнка, но всё же пыталась удержать его внутри. А дети знали, что я не гожусь в матери, и не желали оставаться со мной. Они меня не хотели.

Я вспомнила лицо. Я спала — повитуха дала мне что-то одурманивающее — и, проснувшись, увидела плывущее надо мной лицо, далёкое и расплывчатое, так что я могла различить только глаза и рот. Но я знала — это лицо моего младенца, так похожего на мужа — его глаза, его рот. Он был бы безумно рад такому сыну. Губы двигались, и я подумала, что ребёнок зовёт меня. Я протянула к нему руку и почувствовала, как её отбросили прочь.

— Не смей прикасаться ко мне, жена. Теперь между нами всё кончено. Ещё один родился прежде времени. Можно подумать, ты назло мне пьёшь какое-то мерзкое зелье, чтобы отнять моих сыновей. Лекарь говорит, это твоя безудержная похоть их убивает. Их отравляет твоя воспалённая кровь. Ублажаешь себя сама, жёнушка, или насыщаешься в чужой постели? Бог свидетель, я старался тебя не возбуждать. Ты шлюха, и очень хорошо, что ты не родила ребёнка, ты не годишься в матери.

Как только с простыней смывают кровь, люди говорят: у тебя же никогда не было ребёнка. Видишь вон ту женщину, чьё дитя прожило несколько месяцев, а потом умерло? Ей позволено плакать и носить траур, и ждать утешения. Её нужно утешить, а ты... что ты можешь знать о потере ребёнка? Но я знаю, я знаю. Они были моими детьми, не меньше, чем те, кто родился живым, и я плакала по ним и обнимала их у себя в душе. Они брали во мне жизнь и пропитание. Они росли и шевелились. Мои тайные дети. Я чувствовала их, я их вынашивала. Но никто не позволит мне тосковать по ним, моим безымянным бедняжкам. Жизнь покинула их с легкостью, как видения покидают лунатиков. Их закопали небрежно, как тряпки, испачканные менструальной кровью.

Во Фландрии я часто сидела дома у окна, глядя на набережную. Я часами наблюдала, как грузят бочки с вином, корзины сельди и тюки одежды. Люди громко приветствовали друг друга, отдавали распоряжения, кричали продавцы, а над богатыми товарами — морской солью, кожей, специями и сладостями — мимо моего открытого окна носились чайки. Я видела ковыляющих женщин — одной рукой они придерживали больную спину, другой — полный новой жизни, как плод граната, живот. Я слушала визг детей, подзуживающих друг друга пробежать между копыт лошади или влезь на шаткую кучу тюков. Дети качались на корабельных канатах, играли в догонялки на самом краю причала, а матери тем временем сплетничали или торговались, не обращая внимания на опасность.

Ну чем я хуже? Почему эта сука Османна смогла заполучить ребёнка от грязной связи с каким-то мерзким конюхом, а я, ни разу не осквернившая свой брак, осталась бесплодной? Я дюжину раз совершила бы паломничество на коленях, лишь бы заполучить одного из младенцев, которых шлюхи вроде неё выбрасывают, как мусор. Я бы души не чаяла в своём ребёнке, не спускала бы с него глаз, оберегала бы от опасностей. Почему другие женщины без особых усилий рожают здоровых младенцев каждый год, как свиньи, а мне не удалось произвести на свет ни одного?

Но я знаю почему. Знаю, почему не смогла родить ребёнка. Мой муж и Настоятельница Марта правы — я не гожусь в матери. Я просила и умоляла, я надоедала Богу, пока он, наконец, не дал мне ребёнка. И как те беспечные матери, которых я осуждала, я позволила ей пойти прямо в лапы опасности.

Беды не случилось бы, если бы Настоятельница Марта не настроила священника и деревенских против нас. Если бы она

отдала им реликвию, они не забрали бы мою Гудрун. А она не отдала, она хотела, чтобы моё дитя убили. Настоятельница Марта не хотела, чтобы я любила Гудрун, потому что сама не может любить. Она не хотела, чтобы у меня был ребёнок. Она и Османна, это они убивали моих детей. Они не желали, чтобы у меня было хоть что-то свое.

Железное кольцо на двери повернулось, и я прислонилась к ней, чтобы удержать закрытой.

— Беатрис, ты здесь? — позвала Кэтрин.

Дверная ручка снова задёргалась. Кэтрин всегда с трудом открывала эту дверь, даже когда изнутри её не подпирало такое тяжёлое тело, как моё.

— Беатрис, тебя хочет видеть Настоятельница Марта.

Нельзя, чтобы сюда пришла Настоятельница. Я резко открыла дверь, и Кэтрин повалилась мне на руки.

— Что ей нужно?

— Там у неё люди. Те, что увели Османну, — Кэтрин вздрогнула и встревоженно посмотрела на меня. — Я слышала, они хотят увести тебя давать показания против Османны, но ты ведь не станешь, правда?

Меня накрыла волна тошноты и раздражения.

— Я должна ухаживать за голубями. Скажи Настоятельнице Марте... скажи, что мне надо заниматься голубями.

— Они и Настоятельницу Марту забирают на суд.

— Суд?

— Беатрис, — ныла Кэтрин, — ты ведь знаешь, Османну арестовали потому, что ты... Они собираются судить её. Но, Беатрис, ты ведь ничего не скажешь? — Она вцепилась в мою руку, тревожно заглядывая в глаза.

— Лгать грешно, Кэтрин. Спроси у Настоятельницы Марты. «Не произноси ложного свидетельства». Не произноси...

Январь. День святого Вульфстана

Обвиненный в том, что он недостоин епископской должности, Вульфстан воткнул епископский посох в храме Эдуарда Исповедника и предложил своим обвинителям вытащить его, но никто не смог. Тогда Вульфстан безо всяких усилий извлек посох, доказывая несостоятельность обвинений.

Настоятельница Марта

Мы ждали в церкви, сидели бок о бок на маленьких скамьях и стульях, принесённых из Поместья и деревенских домов, где ещё оставалась мебель, достойная так называться. Посреди церкви горела жаровня, спёртый воздух наполнен вонью гнилой обуви, мокрой шерсти, дыма и застарелого пота. Жёлтое пламя толстых сальных свечей освещало оцепеневшие лица, смешивало красные, зелёные и коричневые краски одежды в единый цвет прогорклого масла. Свечи добавляли к вони свой запах. Очевидно, отец Ульфрид не желал тратить на нас хорошие восковые свечи — кто знает, сколько их сгорит до окончания суда.

На помосте перед алтарём стояли два богато украшенных кресла, вокруг них ещё несколько, поменьше. Они пустовали. Декан ужинал с Робертом д'Акастером и отцом Ульфридом. А деревенским полагалось томиться в ожидании, пока хозяева не закончат набивать животы. Я не сомневалась, они их как следует наполнят — д'Акастер, конечно, захочет выслужиться перед епископом. Османны не видно. Но перед помостом оставлен небольшой, ничем не заполненный провал, заколдованный круг, в который никто не смел войти.

Все вокруг — в основном мужчины — беспокойно ёрзали, портили воздух, смеялись и сплетничали, ожидая начала представления.

Беатрис сидела позади меня. С тех пор как мы вышли из бегинажа, она не сказала мне ни слова. Глаза были отсутствующие, как будто её дух носился где-то далеко. Я пыталась убедить отца Ульфрида, что она недостаточно здорова для свидетельства на суде, но казалось, чем больше я говорила, тем настойчивее он требовал ее привести.

Мне удалось прошептать Беатрис только несколько слов, предостеречь, чтобы говорила как можно меньше. Я предупредила — если станет известно, что мы сами проводили мессы, её жизнь окажется в такой же опасности, как и моя. Я надеялась, этого достаточно, чтобы привести её в чувство и заставить придержать язык, но не была в этом уверена. Она на меня даже не взглянула.

Поделиться с друзьями: