Убить в себе жалость

Он еще ближе склонился над телом бандита, спиной чувствуя десятки устремленных на него глаз, но не оборачивался.

Тетерин умирал долго, делая короткие вздохи и выдохи. Грач продолжал сидеть на корточках, не сводя глаз с умирающего.

Толпа зевак росла на глазах, они все ближе подступали к гаражу, кто-то сказал, что уже вызвали "Скорую" и милицию. Прибывший во главе наряда милиции старший лейтенант, оглядев место происшествия, спросил:

— Что случилось?

— Не справился с управлением, — отозвался Грач. — Права только недавно купил.

Милиционер усмехнулся.

— Вы знакомы? — спросил он Грачевского, наклоняясь над трупом.

— Близкие друзья. — Он бросил взгляд на врача из подъехавшей "Скорой помощи". Тот пощупал сонную артерию на шее Тетерина, приоткрыл веко, определяясь по зрачку, и отрицательно покачал головой, посылая этот жест старшему наряда.

— Понятно, — констатировал тот и перевел проницательный взгляд на Грачевского: — Похоже, ваша дружба закончилась.

Грач улыбнулся одной половиной лица.

* * *

Громко лязгнул замок. Насколько позволял стопор, открылась дверь камеры.

— Грачевский Владимир Иванович, — выкрикнул продольный, — на выход.

Грач поднялся со шконки и вышел в тюремный коридор. Не дожидаясь приказа, встал лицом к стене, заложив руки за спину, и простоял так, пока контролер закрывал дверь и на скорую руку обыскивал.

— Прямо, — поигрывая ключами, служащий тюрьмы в погонах старшего сержанта и в возрасте генерал-полковника шел в шаге от обвиняемого. — Стой.

Грачевский остановился у двери, ведущей на лестничный марш. Он верно предположил, что его ведут на допрос к следователю: камеры для этих целей находились на первом этаже следственного изолятора, самая паршивая — примыкающая к отстойнику, в ней постоянно воняло мочой.

В камере, где вторые сутки парился Грачевский, содержалось сорок подследственных — на тридцать коек это приемлемо. Дежурный помощник начальника следственного изолятора, проработавший в этом заведении около пятнадцати лет, два дня назад встретил Грачевского как родного.

— Ба, Грачик собственной персоной! А я смотрю — ты или не ты. Надолго к нам?

— Пока не надоем, — откликнулся Грач, пожимая руку дежурному.

— Ну, значит, сидеть будешь вечно. — ДПНСИ проводил подопечного в привратку, а сам занял место за столом. Поглядывая на Грача, наклонившегося к зарешеченной амбразуре привратки, порылся в журнале. — Володь, люксовых номеров нет, устрою тебя в шестьдесят восьмую, там человек сорок, не больше. Ну, как там на воле? — тюремщик мастерски изобразил на лице тоску. Казалось, еще немного, и он натурально заплачет.

Они проговорили минут десять, после чего Грача, на сей раз минуя отстойник, отконвоировали в "шесть-восемь".

— … Вперед, — они прошли пролет и остановились у очередной двери. Снова прямой коридор, справа — служебные помещения, камеры для допросов, выход на тюремный двор, а слева — караульное помещение, комната для свиданий и контрольно-пропускной пункт, для простоты называемый проходной. — Налево… Стой. К стене.

Грач не ожидал, что его проведут в комнату для свиданий — рановато пока, и он думал, кто бы это мог быть… Мать вряд ли пустят.

Его провели в конец длинного стола, где в ряд стояли шесть телефонных аппаратов. Заключенных от посетителей отделяла стена из толстого плексигласа.

Грачевский сел на стул, осматривая посетителей.

Завидев его, напротив сел представительный мужчина лет сорока и взял в руки трубку. Кивая, он поздоровался и обнадежил Грача:

— Не бойся, я не кусаюсь.

— Да и я не лаю, — отозвался Грачевский, зная уже, с кем разговаривает.

— Это ты припечатал моего парня к гаражу?

— Понравился отпечаток? — Грач с видимым превосходством и пренебрежением смотрел на человека, который считал себя вором в законе.

— Понравился, — невесело усмехнулся Курлычкин и подозвал к себе парня, которого Грач узнал с первого взгляда. — Посмотри, Максим: этот человек помогал Ширяевой?

Максим подошел ближе, хотя и на расстоянии узнал Грачевского. Они недолго смотрели друг на друга, отрицательно покачав головой, Максим ответил отцу:

— Нет, это не он.

Не он…

Пожалуй, другого ответа от сына Курлычкин и не ожидал. Да и не пошел бы лично выяснять, если бы не Максим, единственный человек, который мог опознать помощника Ширяевой. Да еще понятия перед своими же обязывали проявить инициативу и заботу, отдать что-то наподобие предпоследней дани ушедшему товарищу. Даже предварительно все было готово в тюрьме: карцер для Грача, в котором он проведет последний в своей жизни день, и люди Курлычкина в "люксовой" камере уже предупреждены и наготове…

— Пап… — Максим тронул отца за плечо. — На два слова.

Они отошли в сторонку, Курлычкин дал знать сопровождающему, что свидание еще не закончено.

— Пап… Я знаю, ты многое можешь, сделай для меня одну вещь.

Они проговорили около двух минут, Грач не сводил с Максима глаз, вспоминая, как брали они его с Валентиной, везли в деревню, сажали в погреб…

Курлычкин так и не вернулся к телефону: сделав знак капитану, они вышли из комнаты. На пороге Максим обернулся и отрицательно покачал головой. "Я сделал все, что смог", — говорили его глаза.

Курлычкин не стал разжевывать сыну, что он не один, у него друзья-товарищи, его не поймут и так далее. Можно объяснить его поведение с судьей — по большому счету, это его личное дело, но вот что касается других…

Сам он в короткий срок мог не только вытащить помощника Ширяевой из тюрьмы, но и замять это дело, не доводя до суда. Подумал о том, что стал мягкотелым, виной тому усталость, самое время отправиться на отдых, провести месяц-другой на морском побережье. Поможет — по себе знал.