Убить ворона

– Я начальник МУРа Грязнов, – сообщил Грязнов, извлекая бывалую книжечку, – вы арестованы.

Чирков равнодушно, как показалось вновь Грязнову, посмотрел на книжку, на черно-белое лицо Грязнова на фотографии, может быть, слишком долго. Грязнов ждал вопроса, в чем причина обвинения.

– На каком основании меня арестовывают? – спросил Чирков никак не окрашенным, но глубоким и сильным голосом.

Грязнов почувствовал себя совсем в своей тарелке. Нужный вопрос был задан, все шло согласно сценарию.

– Вы обвиняетесь в умышленном убийстве гражданина Крайнего Григория Анатольевича. Следуйте за мной. Сопротивление бесполезно, дом оцеплен. Вот постановление о заключении вас под стражу.

Грязнов произносил клишированные, уже столько раз звучавшие фразы не думая. Его рука теперь не лежала на кобуре, но готова была привычно метнуться и в считанные мгновения выхватить пистолет.

Чирков, даже не взглянув на бумагу, сделал шаг на крыльцо, огляделся, словно ожидая увидеть конвоиров. Губы его покривились в иронической усмешке.

– Ну что ж, заходите, – запросто предложил он и улыбнулся даже с какой-то попыткой обаяния.

Это было то, что называлось «нестандартным поведением», и к этому Грязнов, стреляный воробей, уже тоже успел приноровиться.

– Заходить я к вам не буду, гражданин Чирков…

Грязнову, правда, хотелось как-то просто и без затей покончить это дело. Действительно, с какой стати Чиркову, матерому убийце, с огромными связями – как предполагал небезосновательно Грязнов, – уходящими в структуры государственного управления, вдруг пугливо скрываться, устраивать нервические припадки, оказывать сопротивление, когда со своим умом, изворотливостью и хитростью он несомненно добился бы и добьется, скорее всего, большего. Однако интуиция, в которой начисто отказывал себе Грязнов и которая считалась безошибочной в кругу его друзей, заставила его произнести роковое:

– Руки вверх!

Руки Чиркова как-то неопределенно, почти покорно потянулись кверху, но на пути застыли.

– Что же «вверх», я без оружия, сами видите, на даче… Это и смешно даже. – В его голосе слышались почти ласковые нотки.

– Вверх! – металлически рявкнул Грязнов, стремительно юркнув рукой в кобуру.

В тот же момент, быть может мигом раньше, рука Чиркова гибко и стремительно рванулась вперед, в направлении кадыка Грязнова. Раньше, чем успел подумать, Грязнов успел стремительно присесть, уворачиваясь от удара, с легкостью, казалось бы, неожиданной для такого грузного и флегматичного человека. Он успел заметить бледные лица юных милиционеров. В следующее же мгновение огромный, тяжелый кулак Грязнова угодил в солнечное сплетение преступника, и вот уже Грязнов, навалившись тяжелым телом на распластанного по крыльцу Чиркова, уверенно заламывал ему руку в локтевом суставе. Наручники скоро сцепили запястья бандита.

– Гражданин Чирков, – с укоризной произнес Грязнов, – ну что такое… Вы работаете, мы работаем, так давайте не будем мешать друг другу… Непонятливый народ, – обратился он к одному из милиционеров, отряхивая перчаткой одежду.

На перекрестке Юбилейной и Главной улиц преступник Чирков был помещен в милицейский «козлик» и по тем же ухабам и рытвинам, как прежде Грязнов, двинулся в направлении Москвы.

– Здорово, – сказал водитель, который, впрочем, даже не видел задержания.

– Мы еще с этим Чирком наплачемся, – почему-то стал пророчить Грязнов, чего с ним никогда раньше не бывало.

В поселке Грязнов приобрел пачку вполне приемлемых сигарет и, несколько передышав густым, хвойным воздухом Рассудова, даже вздремнул, уткнувшись в дверное стекло. Однако, как ни восхищался Матвеев хладнокровием и выдержкой Грязнова, тому было отчего-то неуютно на душе. Как-то уж слишком непроницаемо сверкали голубые глаза Чиркова, как-то уж слишком безмолвно принял он неожиданное известие об аресте, сулившее ему ах какие невзгоды в ближайшем будущем. И потом эта проклятая интуиция, в которой Грязнов сам себе начисто отказывал и которую так ценили в нем товарищи по службе…

Глава 3. САМОУБИЙСТВО ОЛЕНЕЙ

Зима выпала суровая. Москвичи, так привыкшие сетовать, что мир в невыгодную сторону поменялся, что лета теперь холодные, а зимы, напротив, теплые и сырые, приуныли. Хорошо фантазировать о прежних удалых русских зимах, о тройках, мчащихся по замерзшей Москве-реке, но в современных условиях двадцатиградусные морозы, ветер, который с воем прорывается в оконные щели, изморозь на стеклах – все это не радует изнеженное тело цивилизованного москвича.

Турецкий, старший следователь по особо важным делам Генпрокуратуры, закаленный атлет и москвич, проснулся поутру вместе со всем рабочим людом столицы, отправился в душ, отвернул холодную воду и встал под струю. Хорошо быть закаленным атлетом, пока другие с душевной скорбью изучают состояние горячей воды (весьма нерегулярной в Москве последних зим), ты уже успеваешь принять душ и добрести до кофейника. На улице все еще мрачно висела ночная мгла, белесо и мутно светились фонари. В окнах дома напротив копошились тела горожан – раздраженных, сонных, озябших.

Сегодня Александру Турецкому не нужно было идти на работу – он встал, повинуясь привычке, словно пружина выкинула его из теплой постели. А между тем у него был отпуск. Успешно завершив последнее дело, он обратился с просьбой о кратковременном отдыхе, с тем чтобы наконец-то отоспаться, привести в спокойное состояние взлохмаченные мысли и чувства. Друзья советовали Александру поехать куда-нибудь отдохнуть, но он упорно не желал больше никуда летать, ездить и прочая. В конце концов, со всеми этими бесконечными поездками, командировками, встречами государственной важности в потаенных уголках пяти континентов, он почти вовсе утратил собственный дом. Райским наслаждением казалось Турецкому пожить немножко у себя дома, готовить себе есть, укладывать себя спать. Вечно кого-то спасая, Александр считал, что в редкие дни отпуска он вволю может побыть эгоистом. Можно наконец с национальной ленцой поваляться на диване с детективным романом, написанным какой-нибудь старой девой, можно освежить контакты со старыми друзьями, родней – только чтобы не было никого из сослуживцев, чтобы разговоры были не про деньги, убийства и политические козни, а какие-нибудь простые, славные, гражданские. С такими надеждами Турецкий лег вчера в постель, и вот на тебе – поутру оказался выкинут из-под одеяла в холодный душ, оттуда к кофейнику, и если бы Александр и дальше пошел на поводу у инстинкта, то уже, наверное, был бы на улице по пути на работу.

Кофе ринулся было из джезвы, но был подхвачен с огня ловкой рукой Турецкого. Александр не признавал растворимого кофе и всегда варил напиток по своему методу. Одним из пунктов этого метода, как правило, становилось то, что кофе превращался в украшение плиты. На этот раз кофе все-таки попал в чашку и был раздумчиво, с удовольствием выпит. Остатки сна улетучились, прибывал день. Александр уютно расположился на диване и включил телевизор.

– Сегодня в новостях дня… – сообщил на еще не прояснившемся экране проникновенный дикторский голос. – Свидетелями кровавой катастрофы стали сегодня жители Новогорска. Самолетный комплекс «Антей», имея специальное задание, потерпел аварию невдалеке от аэродрома, в черте города. Количество жертв катастрофы пока не подсчитано…

Турецкий переключил программу. Альтруистам тоже нужен отдых. В течение этой недели Турецкий планировал обезопасить себя от всякой неприятной информации. Все, что касалось убийств, ограблений, мошенничества, финансовых махинаций, политических интриг – вся эта бытовуха следователя по особо важным делам была теперь в стороне.

На экране показалась изящная оленья голова. Турецкий, умилившись сердцем, смотрел, как олени мчались по лугам, – статные самцы с кустом рогов на голове, пугливые самки, оленята в солнечных пятнышках. Голос за кадром дружелюбно комментировал обстоятельства нехитрой оленьей жизни. Турецкий стал свидетелем оленьих драк, кормежки, зимовки, купания. Потом показали врагов оленей – волка и браконьера, и Александр было по-детски забеспокоился, не покажут ли, чего доброго, насильственную смерть этих красивых и благородных животных. Но передача человеколюбиво избавила зрителей от зрелища насилия в животном мире.