Убийства мальчиков-посыльных

— Мсье Жакоб, — нетерпеливо перебил его я, — если у вас есть еще что-то, что вы хотите мне сказать, не тяните, прошу вас. А потом я, с вашего позволения, откланяюсь. У меня много дел.

— Я уже сказал все, что собирался, и даже больше, — сказал старый пройдоха и опять затрясся от смеха. Ясно было — он жутко гордится собой! Жакоба страшно радовала мысль, что убийца хорошо разбирается в литературе и очень любит «Гамлета».

Внезапно успокоившись, он сказал: «Но не думайте плохо о посыльных. Каждый из них очень важен, каждый — очень хороший человек».

Надо же, мсье Жакоб называл их людьми. И господин Волковед, помнится, сказал: «Они же люди». А кем они были на самом деле?

— Хорошего вечера, мсье Жакоб, — сказал я. — Мысль о «Гамлете» открыла передо мной новые горизонты. Все это, безусловно, поможет отыскать совершивших преступления.

— Хорошего вечера, — сказал он. — Завяжите-ка хорошенько шарф, а то похолодало.

Вернувшись домой, я сразу сел на одну из табуреток перед круглым столом красного дерева, стоявшего посреди комнаты, и на белой пергаментной бумаге написал:

Уважаемый господин Волковед,

Признаться, я был поражен, узнав, что одна из пробирок с ценнейшим семенем величайших мужей этого города была заполнена вами. Не поддается никаким объяснениям ваше согласие участвовать в данном мероприятии, противоречащем всем законам божеским и человеческим — да что там согласие, ваше ярое содействие ему. Ясно, что вы давно подчинились законам нашего бездуховного мира, диктующего нам свои условия.

Отправляю вам книгу под названием «Волки и особенности их брачных повадок в неблагоприятных экономических условиях», которая свалилась мне на голову в магазине мсье Жакоба, в тот самый день, когда я впутался в эту историю. Надеюсь, эта книга окажется для вас полезной. Представляю вам право самолично решить, насколько меняются брачные повадки не только у объекта ваших научных интересов, но и ваши собственные.

Выражаю свое глубокое почтение.

Подписавшись, я запечатал письмо в конверт и позвал Ванга Ю.

— Немедленно позови посыльного, кого-нибудь из городского центра доставки, — велел я ему.

— Конечно, господин, — ответил он с постным лицом.

Не прошло и десяти минут, как Ванг Ю привел ко мне в комнату посыльного.

— Добрый вечер, посыльный, — сказал я.

— Добрый вечер.

У всех посыльных одинаковые голоса и одинаковая манера говорить, но в голосе этого посыльного, казалось, звучали какие-то звенящие нотки. Я подумал, что он еще совсем маленький, ему, может быть, еще только шесть-семь лет. Правда, может быть, я стал лучше разбираться и чувствовать посыльных оттого, что слишком много интересовался? Наверное, все это было просто ерундой.

— Милый посыльный, — сказал я, удивляясь, откуда у меня появилось это словечко «милый». — Отнесешь эту книгу и письмо известному в нашем городе специалисту по волкам. Я не знаю его имени, но его часто называют «господин Волковед». Еще говорят, что он подрабатывает спекуляциями на бирже.

— Как скажете, сударь, — сказал мальчик-посыльный.

— И еще: передайте от меня кое-что на словах одному человеку. Ее зовут Эсме. Ты случайно не знаком с ней?

— Знаком, сударь, — сказал посыльный. — Она одна из матерей посыльных.

— То есть, одна из твоих матерей, — не удержался я.

— У нас тридцать четыре матери, — ответил он. — Мы живем в девяти домах, в одном дворе. Эсме чаще бывает не в моем доме, а в домах номер три и четыре. Поэтому, можно сказать, что я знаю ее, но не очень близко, сударь.

— Тридцать четыре матери? — удивился я. — Прости, что я спрашиваю, но если можешь, скажи мне: сколько тогда в нашем городе посыльных?

— Конечно, могу, сударь, — сказал он. — Но все это написано под буквой «П» в Энциклопедии в Городской Библиотеке. Сегодня к вам заходил Николай — посыльный, приходивший до меня, — он вам сказал то же самое. Посыльных сейчас всего семьдесят. Как вам уже известно, семеро посыльных на сегодняшний день убито. Так что раньше нас было семьдесят семь.

— Семьдесят посыльных?! — взволнованно переспросил я. — И тридцать четыре матери?

— Да. Три матери перестали быть матерями посыльных и решили стать матерями обычным способом. Сейчас они занимаются воспитанием собственных детей в счастливом семейном гнезде. Следовательно, женщин, которые профессионально занимаются произведением на свет посыльных — тридцать одна, сударь. И в Городской Библиотеке…

— Да, посыльный, — сказал я. — Я уверен, что в Городской Библиотеке все это написано под буквой «П».

Она соврала мне. О том, сколько матерей и посыльных, о Жакобе. А я все это принял за чистую монету. Как дурак.

Звенящим от ненависти голосом, я резко приказал:

— Немедленно ступай к Эсме и передай ей, чтобы она завтра пришла ко мне в контору. А книгу и письмо господину Волковеду передашь позже.

— Конечно, сударь, — сказал он.

Светилась ли в его глазах насмешка или мне только так показалось?

— Еще я вот о чем хочу спросить тебя. Надеюсь, об этом тоже есть в Городской библиотеке. Сколько лет старшим из вас?

— Самому старшему из нас недавно исполнилось тридцать лет, сударь, — сказал он. — Девять лет назад двое посыльных, которые были тогда старше всех, одному двадцать два, другому — двадцать три года, умерли от инфаркта. Кроме них среди нас еще ни один не умер естественной смертью. Полагаю, что вы хотели спросить и об этом, сударь.

— Да, посыльный, — сказал я, — именно об этом. Хорошо. Тот посыльный, который сегодня приходил ко мне, принес известие от мсье Жакоба. Он — старший?

Мальчик замялся. Затем внезапно сказал:

— Да, сударь. Он старший.

— Благодарю, милый посыльный, — сказал я. — Большое спасибо за информацию.

— Спокойной ночи, сударь, — поклонился он.

— Спокойной ночи, — ответил я.

Он направился к двери, но я окликнул его на выходе:

— Посыльный! У тебя сзади чулок в грязи.

Он повернулся, посмотрел на чулок. И с задумчивым, безразличным выражением лица произнес:

— Ну во-от.

А потом открыл дверь и неторопливо вышел.

Он не такой, как все посыльные, подумал я. У него даже грязь на его щегольских чулках с помпонами. Это ведь невозможно. Или Эсме соврала? И такое возможно?

* * *

На следующее утро я проснулся рано и замечательно позавтракал. В тот день я твердо решил не пить, а если ко мне в контору кто-нибудь придет, решать все вопросы быстро, чтобы как можно скорее разобраться в этой запутанной истории, от которой у меня уже все мозги были набекрень. Бодро прошагав по извилистым улицам, я пришел в контору. На дубовом дедушкином столе все еще стояли наши с Эсме стаканы. Я взял в руку ее стакан и рассмотрел. На нем остались следы ее тонких губ в помаде. Меня это взбесило окончательно. Она мне про все наврала. Но почему, зачем?