Убийства мальчиков-посыльных

— Спасибо вам, господа, — пробормотал я. — И спокойной ночи.

Не успел я дойти до стола, как сразу спросил:

— Говорят, вы бродите в лабиринтах веры, господин Илия? Да еще и бросили Музыкальную академию, куда поступили с большим трудом? Мне страшно при мысли, что вы все бросили. Но, признаться, ермолка вам к лицу. Вы ее снимаете на ночь?

— В жизни не существует ничего, что невозможно было бы бросить, — проговорил господин Илия. — Все стоит того, чтобы быть брошенным. А мы присутствуем в мире пропорционально тому, насколько мы способны от всего отказаться. Наше существование на земле — прогулка по тюремному двору. Не поймите меня неправильно, но одним лишь фактом своего исчезновения из мира мы не сделаем двор шире. Мы проявим наши возможности, только когда спасемся из этого мира, то есть из этого тюремного двора.

— Не бойтесь, что я неправильно вас пойму, господин Илия, — ответил ему я. — Ведь я вас вообще не понял.

— Эта ваша грубость напугает тюремных надзирателей, — заметил он. — Пожалуйста, оставим формальности. Меня зовут Илия. Для вас я просто Илия.

— Понимаю вас, сударь, — сказал я. На самом деле эта фраза той ночью стала для меня настоящим спасением. Когда я улавливал хотя бы крохи смысла, я сразу набрасывался на них, как на спасательный круг.

Я налил ему вина в опустевший стакан и, пока он делал первые глотки, хорошенько его рассмотрел. У него были вьющиеся взъерошенные волосы и зеленые глаза с длинными ресницами. Кожа была белоснежной, почти прозрачной. Как ни странно, у всех, кто блуждает в лабиринтах веры, кожа либо постепенно становится прозрачной, либо сразу прозрачная. Должно быть, это небольшой сувенир небес за отход от дел мирских. На нем была темно-зеленая рубашка, три верхних пуговицы расстегнуты. Из-под рубашки выглядывала черная футболка, а на футболке виднелось написанное белыми буквами слово «Сначала».

— А я могу догадаться, что написано у вас на футболке, — сказал я. — Наверное, такие в синагоге продаются. А может, их делают специально для раввинов? На вашей футболке написано: «Сначала было слово». Да, я уверен.

Он улыбнулся. Это была очень мягкая, нежная и светлая улыбка. От нее наш столик и все соседние словно озарились светом. Гарвардский профессор даже сощурился. Илия медленно расстегнул рубашку. На футболке было написано:

СНАЧАЛА

БЫЛИ

ROLLING

STONES

— Сдаюсь! — воскликнул я. — Надо же! Нет, если я кому-нибудь расскажу, что произошло здесь со мной этой ночью, мне решительно никто не поверит.

— Вы все принимаете слишком близко к сердцу, — мягко заметил Илия.

А я вдруг опять подумал о смуглом красавце. Отвечать Илии я больше был не в состоянии.

— Как вы хорошо сказали, — только и сумел пролепетать я. — Как хорошо.

Именно в этот миг у нашего стола как из-под земли вырос карлик. Он смотрел на Илию, и его глаза сияли любовью. Видно было, что карлик этот умел не только быть любимым, но и любить. А еще он всем своим видом показывал, что ему есть что сказать.

Я осторожно встал, подошел к Сабартесу и попросил счет.

— Ваш счет оплачен, — сообщил тот. Открыв нижний ящик буфета, стоявшего у него за спиной, он вытащил красную розу на длинном стебле и протянул ее мне: — А еще он для вас оставил вот что.

— Спокойной ночи, Сабартес, — сказал я. — Спасибо за теплые носки.

— Такова традиция нашего заведения, — ответил он. — Счастливого пути.

Да, видать, серьезным он был человеком. Не в его обычае было болтать подолгу. И я, взяв розу, наконец вышел из этой закусочной.

Была поздняя ночь; улицы были пусты. Пока шагал, я растер розу пальцами и разломал на мелкие части ее стебель. Так по извилистым улицам я дошел до материнского дома. Свет не горел; должно быть, матушка давно спала.

Войдя в отведенную мне комнату, я зажег лампу, стоявшую на комоде; все вокруг озарилось мерцающим светом. Мой кожаный чемодан лежал на своем обычном месте — как преданная собака, под кроватью. Душа моя была полна теплых чувств к нему. Я вытащил его и опустил на кровать. Уложил в него свою тетрадь в синей обложке, три книги, мыльницу, маленькую подушку и кое-что из одежды. Люблю жить с вещами, взятыми на память оттуда, где мне довелось побывать. С большим грузом путешествуют только те, кто не умеет путешествовать. Сев на табуретку перед круглым столом из красного дерева, стоявшим прямо посреди комнаты, я написал извинительное письмо. Затем начал вытаскивать все подряд из карманов пиджака. У меня была привычка так делать перед сном.

Из обычно всегда пустого правого кармана показался какой-то билет, кусочек стебля розы и носовой платок. А в левом кармане всегда лежали ключи и мелочь. Вытащив все, я положил на стол. Вдруг от горки монет откатился какой-то блестящий стеклянный шарик голубого цвета. Я взял и поднес его к глазам, чтобы рассмотреть, и сразу отшвырнул обратно, на стол. Нет, это было уже слишком!

Схватив ручку, я написал на листе белой пергаментной бумаги, лежавшем на столе:

Уважаемый Сабартес,

Полагаю, что вставной глаз, каким-то образом оказавшийся у меня в левом кармане, принадлежит тому самому господину, который был так похож на гвардейца, иными словами, другу величавого и львиноподобного брата господина Карлика. Никаких сведений из тех, коими я располагаю не достаточно для объяснения, как он туда попал. Конечно, можно сказать, что среди всех невероятнейших событий этой ночи, которые не поддаются никаким объяснениям, вставной глаз вполне мог сам закатиться в мой карман. Мне приходиться думать именно так и просить Вас как можно скорее вручить глаз его хозяину. Заранее безмерно Вам благодарен.

Подписавшись, я вложил письмо вместе с глазом в конверт. Заклеивая его, я чувствовал себя так, будто с моих плеч свалился тяжкий груз. Поверьте мне, это весьма нелегко: избавиться от вставного глаза, угодившего к вам в карман.

Я, не мешкая, позвонил в один из круглосуточных частных центров доставки корреспонденции. Не прошло и пяти минут, как посыльный уже стучал в дверь. Как и у всех посыльных этого города, у него были светлые вьющиеся волосы, ясные голубые глаза и ямочки на щеках. Как и все посыльные этого города, он был в светло-лиловых, в желтую полоску панталонах, в белых чулках с помпонами, лакированных башмаках с бантиками, коротком бархатном, также светло-лиловом, жакете, с кружевным накрахмаленным воротничком и манжетами.

— Утром передашь это письмо на бумажную фабрику, — велел я. — А конверт отнесешь в закусочную с большими запотевшими окнами. Хозяина зовут Сабартес — либо мне так кажется, либо в самом деле так.

— Все понятно, сударь, — ответил он.

— Спокойной ночи, мальчик-посыльный, — проговорил я.

— Спокойной ночи, сударь, — сказал он.

А затем вышел и быстро, беззвучно удалился.

Убийства мальчиков-посыльных

Я вернулся из долгого путешествия. Казалось, тяжелые черные тучи всей массой навалились на наш город. Почему-то у здешних жителей был обычай: если произойдет что-то плохое, никогда об этом не говорить. Это было одним из негласных правил города. Если случалось что-то плохое, все терпеливо ждали, когда это закончится, и о происходящем никто даже рта не раскрывал. Я никогда не понимал, как можно так спокойно и безропотно ждать, пока неприятности пройдут, ничего не предпринимая. Но, помимо этого, в городе было еще столько всего непонятного, что, по правде, я сразу перестал понимать, что происходит. Даже если бы кто-нибудь и попытался объяснить мне, что происходит, то я бы вряд ли что-нибудь понял. Я устал. Мне хотелось только одного — спать. Как всегда после долгого путешествия.