Убийства в Доме Романовых и загадки Дома Романовых
Шрифт:
15 февраля Анна торжественно въехала в Москву, сопровождаемая верховниками и знатью. На всем пути — от Всесвятского до Тверской, до часовни Иверской Божьей Матери — были расставлены армейские полки, а от Иверской до Кремля стояли полки гвардейские. 20 февраля состоялась церемония присяги, но ситуация не прояснилась: в тексте присяги «кондиции» не фигурировали, Анна же оставалась под строжайшим надзором верховников. Василий Лукич поселился в комнатах, смежных с апартаментами императрицы, и никто без его ведома не мог быть к ней допущен.
И тут выступил наконец Остерман. Он не выходил из дому, обложился лекарствами и распускал слухи о критическом состоянии своего здоровья. И писал, писал… Писал царице, убеждая
Развязка наступила 25 февраля. Утром царице была подана петиция, прочитанная Татищевым. В ней Анну собравшиеся во дворце дворяне просили пересмотреть условия верховников и установить форму правления при участии выборных от шляхетства. Когда верховники попытались возражать, гвардейские офицеры бросились на колени: «Не хотим, чтобы государыне предписывали законы; она должна быть такою же самодержицею, как были все прежние государи». Анна увела верховников обедать, а сановники и шляхетство собрались в зале и приняли петицию о восстановлении самодержавия.
Когда царица с верховниками вернулась и Кантемир зачитал эту петицию, Анна сделала удивленный вид: «Как, разве пункты, которые были подписаны в Митаве, были составлены не по желанию целого народа? Так значит, ты меня, князь Василий Лукич, обманул!» и разорвала принесенные ей «кондиции».
Вот он, выбор пути в этот исторический момент! Конституционное правление в России откладывается на сотни лет. Несчастная страна!
Странное явление приключилось в тот вечер в Москве: красный цвет северного сияния покрыл горизонт. Уходя из дворца, печально пророчествовал Дмитрий Михайлович Голицын: «Трапеза была уготована, но приглашенные оказались, недостойными; знаю, что я буду жертвою неудачи этого дела. Так и быть: пострадаю за отечество; мне уж немного остается, и которые заставляют меня плакать, будут плакать долее моего». И тем же вечером поскакал в Митаву курьер вызывать в Москву на погибель России фаворита царицы Эрнста Иоганна Бирона.
Надменная, жестокая, злая, ленивая самодурка, дорвавшаяся до роскоши и оставшаяся грязнулей и неряхой, любившая самые грубые забавы и развлечения, окружившая себя иностранцами, которые презирали Россию и обогащались за ее счет, Анна была едва ли не худшей правительницей за всю историю России. И даже не в самодурстве, грубости, низком нраве было дело. Гораздо печальнее для судьбы страны было другое: семена, посеянные царем-преобразователем, губились, а плевелы, сопровождавшие эти семена, расцветали. Другими словами, модернизация России, которой решительно, но не безоглядно посвятил себя Петр I, при Анне приобрела уродливый характер, пагубно сказавшийся на судьбе страны.
Остерман и Миних были талантливые и достойные люди, ставшие частью российской славы, но Бирон и братья Левенвольде, занимавшие первые места и определявшие судьбу России при императрице Анне, паразитировали на теле страны.
Петр — при всей своей нелюбви к старой Москве — поднимал, возвышал и образовывал нацию, дворянство, предприимчивых людей. А при Анне ее жадный, наглый и жестокий фаворит Бирон не удосужился выучить язык страны, которой он правил, и намеренно унижал родовитую знать и русское дворянство.
Впрочем, последних не надо идеализировать. Верховники оказались несостоятельными, а дворянство — разобщенным, лишенным чувства корпоративности (вот оно, наследие самодержавия и петровской дубинки!) и заботящимся лишь о сохранении своей власти над крестьянами. Эту власть ему дали — дворянство позволило самодержице все, включая собственное бесправие, унижение достоинства, беспричинные опалы, изуверские
казни и производство в дворцовые шуты потомков знатных родов.И судьба сподвижников Петра и клана Долгоруких стала тому примером.
Грянула беда над Долгорукими. Бывших фаворитов Петра II не любили. Не любили за алчность, высокомерие и грубость. И потому опалу их встретили при дворе, со злорадством и одобрением. Были довольны и Голицыны, получившие новые звания и чины. Никто из злорадствующих, правда, не понимал, что кара постигает родовитый клан не за пороки, а из-за бесцеремонного, непредсказуемого и уничижительного произвола, который очень скоро станет нормой обращения с российской знатью.
В апреле 1730 года последовали указы императрицы: князья Михаил Владимирович и Иван Григорьевич Долгорукие определялись губернаторами в Астрахань и Вологду, а Василий Лукич, Алексей и Сергей. Григорьевичи, а также Иван Алексеевич высылались в дальние деревни, где им было велено жить «безвыездно за крепким караулом».
А за несколько дней до этих указов состоялась свадьба князя Ивана Долгорукого и Натальи, дочери графа Бориса Петровича Шереметева, фельдмаршала и любимца Петра Великого. Как не похожа была эта свадьба на обручение! Пятнадцатилетняя Наталья тогда стала невестой самого блестящего московского жениха — двадцати двухлетнего красавца Ивана Долгорукого, обер-камергера и фаворита императора Петра II. Но не чины и положение жениха завоевали сердце графини Шереметевой. За суетностью и легкомыслием князя Ивана юная графиня сумела распознать доброе сердце и живой ум.
И вдруг разразилась катастрофа — умер Петр II и воцарилась Анна. «Куда девались искатели и друзья? — писала Наталья Борисовна. — Все спрятались, и ближние отдалече меня сташа, все меня оставили в угодность новым фаворитам; все стали уже меня бояться, чтобы, я в стречу кому не попалась, всем подозрительна». С твёрдостью необыкновенной она отвергла предложения родни оставить князя Ивана и выйти за другого («Я такому бессовестному совету согласиться не могла; а так положила свое намерение, когда, отдав сердце одному, жить или умереть вместе, а другому уже нет участья в моей любви»).
Печальной была свадьба в начале апреля 1730 года в Горенках, подмосковном имении Долгоруких. Лишь две старушки вдовы сопровождали Наталью Борисовну, остальные родные не осмелились появиться у опальных Долгоруких.
Никто из родных не пришел и проводить новобрачных, когда они по весенней распутице двинулись по рязанской дороге в ссылку. Не успели Долгорукие добраться до родовой касимовской вотчины Семицы, как туда явился офицер с отрядом солдат, и началось долгое и мучительное путешествие семейства сначала в Тобольск, а оттуда в Березов под надзором капитана сибирского гарнизона Петра Шарыгина. («Какой этот глупый офицер был: из крестьян, да заслужил чин капитанский; он думал о себе, что он очень великий человек, и сколько можно, надобно нас жестоко содержать, яко преступников, — писала Наталья Борисовна. — Ему казалось подло с нами и говорить; однако со всею своею спесью ходил к нам обедать»).
После долгого и тяжелого пути униженные Долгорукие прибыли в ледяной Березов, где их поместили в остроге, в ограде которого находился маленький одноэтажный деревянный дом, ветхий и почти без мебели. Наталья Борисовна с мужем поселилась в сарае. Всем им было запрещено выходить за ограду острога. Бумаги, книг и чернил давать было не велено. В праздничные дни под вооруженным конвоем их водили в церковь. Жили Долгорукие в постоянных ссорах и препираниях. Особенно невыносимы были старый князь и «государыня-невеста». Кроткая княгиня Прасковья Юрьевна, жена князя Алексея, не перенесла физических и нравственных страданий, она скончалась осенью 1730 года, через два месяца после приезда в Березов. Алексей Григорьевич последовал за ней в 1734 году. Главой семьи остался князь Иван.