Убийства в Доме Романовых и загадки Дома Романовых
Шрифт:
Вся эта книга была, по сути, компиляцией из работ европейских мыслителей и публицистов; в частности, вышеприведенные строки заимствованы авторами из памфлета французского радикала Ж. Валлеса, но именно у русского интеллигентного читателя они должны были вызывать особенно сильные чувства. Ведь в этих строках сжато и ясно формулировалось то, что ему, читателю радикальной публицистики, на протяжении целого десятилетия внушали «властители, дум» — сперва Чернышевский, затем Писарев, чуть позже — Бакунин, Лавров, Ткачев; внушали как идеал, более того — как единственно честный, единственно праведный образ жизни. Не идти на компромиссы, не сотрудничать с властью, не входить в систему обыденных служебных и бытовых отношений, не преобразовывать существующее путем повседневной «рутинной» деятельности, а бить его насмерть, разрушать беспощадно, во имя светлого будущего: «блаженного социального устройства, личной свободы, гражданской солидарности» и прочее, и прочее…
Наверное, «отщепенство» —
Противостояние власти и «отщепенцев» возникло сразу же после отмены крепостного права. Возмущение массовыми экзекуциями при подавлении крестьянских волнений, возникших при проведении крестьянской реформы в жизнь, настоящий шок, вызванный полицейскими репрессиями против студентов во время беспорядков в Петербургском и особенно Московском университетах — все эти тяжелые чувства, испытанные интеллигенцией в начале 1860-х, очень быстро заставили ее наиболее радикальных представителей забыть о всех надеждах, возлагавшихся на Александра и его сановников. С лета 1861 года в интеллигентной среде возникают кружки, готовые к нелегальной деятельности; в столицах начинают распространяться прокламации, содержащие самую резкую критику власти и призывы передать дело преобразования страны в руки «общественности»; в конце 1861 года появляется «Земля и воля» — первая революционная организация пореформенной России. И хотя она никакими серьезными действиями себя не проявила, начало непосредственному и губительному процессу революционизации «образованного меньшинства» было положено: «отщепенцы», ушли в подполье — началась необъявленная война…
В 1860-х русское «отщепенство» пережило очень яркий и выразительный, хотя и несколько сумбурный, период революционного самоопределения. На этом пути «беспокойным людям» пришлось миновать немало крутых поворотов и глухих тупиков. Им суждено было пройти через «все отрицающий» и все разрушающий нигилизм; из их лагеря 4 апреля 1866 года раздался первый выстрел в царя, тогда ужаснувший многих — именно по поводу покушения Дмитрия Каракозова Герцен писал: «Только у диких и дряхлых народов история пробивается убийствами»; в их среде вырос и сформировался С.Г. Нечаев — человек, готовый «освобождать» Россию любыми средствами, вплоть до массовых убийств, поджогов и пьяных бунтов… Но к началу 1870-х все это было пережито и, казалось, изжито бесповоротно; революционное движение в России постепенно обрело цельность, стройность, ясное сознание целей, и вполне конкретную программу действий. Выстраданное в тяжких умственных усилиях и душевных муках народничество стало идеологией подавляющего большинства революционно настроенных «отщепенцев».
Не вдаваясь в подробный разбор этого ярчайшего явления истории русского общества, отмечу только, что при всех своих ошибках и иллюзиях, заставлявших видеть в черной крестьянской избе прообраз завещанного Чернышевским «алюминиевого дворца с мраморными колоннами», народничество было движением потенциально здоровым и в самом себе содержало возможность выбраться из рокового подполья: искреннее стремление опираться на народ, жить его интересами, прежде всего улучшить его положение — все это, казалось бы, должно было привести к решительной переоценке ценностей. И в самом деле, сокрушительные неудачи хождения в народ в 1874 году с призывами к немедленному восстанию, а затем, в середине 1870-х, к «перманентной» революционной пропаганде заставили народников всерьез задуматься о том, что нужно в действительности возлюбленному ими крестьянству. Но в поддержку их революционных устремлений выступила… власть.
В самом деле перестройки России власть все больше и больше внимания обращала на совершенствование охранительных органов. Уже в 1862 году, были реорганизованы обветшавшие структуры «явной» полиции, в 1867 — аналогичная операция проведена и с органами политического сыска: в губернских городах образовывались губернские полицейские и жандармские управления, в уездных — уездные полицейские управления и жандармские наблюдательные пункты. На службу полицейскому надзору были поставлены и новорожденные органы управления пореформенного крестьянства: сельским старостам, сотским и десятским вменялись в обязанность шпионство и доносы — и на своих односельчан и, прежде всего, на «посторонних», то есть на образованных людей, по тем или иным причинам появлявшихся в деревне. А в городе те же обязанности были вменены дворникам… Паутина политического надзора в «освобожденной» России стала куда более частой, чем в суровые николаевские времена.
Отлавливая «потрясателей основ», власть затем судила их, и был тот суд иногда скорый, нередко — затяжной и почти всегда — неправый и немилостивый… Судебные уставы 1864 года, в которых были заложены самые прогрессивные и демократические
принципы: полная гласность судопроизводства, несменяемость — а значит, и независимость следователей и судей, институты адвокатуры и присяжных заседателей, состязательность судебного процесса, казалось бы, должны были умерять произвол власти. Не тут-то было… Как только к тому представился повод, власть с поразительной легкостью стала нарушать ею же введенные законы.С 1871 года расследование политических дел перешло из рук следователей к жандармам; рассмотрение же этих дел, как правило, стало производиться не в суде присяжных, а в специально создаваемых судилищах, основным из которых с 1871 года стало так называемое Особое присутствие правительствующего сената (ОППС). Именно через ОППС прошли знаменитые «массовые» процессы, связанные с народнической пропагандой, — процессы пятидесяти, ста девяноста трех; именно ему в речи подсудимого Ипполита Мышкина была дана убийственная и во многом справедливая характеристика, которая ставила ОППС ниже дома терпимости: «Там женщины из-за нужды торгуют своим телом, здесь сенаторы из подлости, из холопства, из-за чинов и окладов торгуют чужой жизнью, истиной и справедливостью»…
В середине 1870-х годов смертные приговоры еще не практиковались, но общий дух политических процессов был таков, что из всех возможных мер наказания подсудимые почти всегда приговаривались к наиболее жестоким.
Распространена была и так называемая административная ссылка. Хотя опять-таки из контекста судебных уставов следовало, что все политические дела должны решаться только по суду, на практике выходило иное: с 1871 года жандармские и полицейские офицеры на местах получили право не только арестовывать подозреваемых в совершении преступлений против власти, но и определять любому из них в качестве исправительной меры ссылку в места весьма отдаленные… Для осуществления этой меры на практике нужно было, правда, испросить через «особое совещание» министра юстиции и шефа жандармов «высочайшее соизволение», то есть согласие царя, которое, как правило, давалось почти автоматически. Поначалу бессудной ссылке подвергались десятки, затем сотни, а к концу 1870-х, по некоторым данным, счет пошел уже на тысячи. В административную ссылку обычно шли те, кого, вообще невозможно было отдать под суд за отсутствием каких бы то ни было доказательств их вины; в эту ссылку попадали по анонимным доносам, по ничем не обоснованным указаниям власть имущих — за неосторожно сказанное слово, за строптивый характер и просто «подозрительное» поведение. Нередко этой мерой «исправляли» судебные приговоры: так, из 90 человек, оправданных по процессу ста девяноста трех, 80 были тут же высланы административным порядком. Надо ли говорить, что подобная политика вызывала соответствующую реакцию среди тех, против кого она была направлена.
«Отщепенцы» взялись за оружие… В январе 1878 года Вера Засулич в Петербурге стреляла в градоначальника Трепова, подвергшего телесному наказанию политического заключенного; в феврале в Киеве совершено неудачное покушение на товарища прокурора Котляревского; в мае убит глава Одесского жандармского управления Гейкинг. Борьба явно вступала в новую фазу.
Характерно, что не только сами революционеры, но и значительная часть общества восприняла эти первые, единичные террористические акты как справедливое возмездие наиболее ретивым исполнителям карательных «предначертаний власти». В столице после покушения на Трепова в ходу было такое четверостишие:
Грянул выстрел-отомститепь, Опустился божий бич — И упал градоправитель, Как подстреленная дичь.Присяжные же, суду которых в качестве редкого исключения было доверено дело Засулич, оправдали подсудимую по всем пунктам, то есть публично одобрили стрельбу по градоначальнику.
Чем-то вроде «бича божия» считал себя, очевидно, и Сергей Кравчинский, который в августе того же года, через день после казни народника Ковальского, заколол кинжалом шефа жандармов Мезенцева — среди бела дня, в самом центре Петербурга, на многолюдной площади перед Михайловским дворцом. Брошюра, написанная им в обоснование убийства, так и называлась — «Смерть за смерть».
«Террор созревал в долгие годы бесправия» — это замечание В.Г. Короленко как нельзя лучше определяет главную причину тех страшных кровавых событий, которые потрясли Россию на рубеже 1870–1880-х годов.
2 апреля 1879 года горькую чашу смертного ужаса пришлось испить самому царю: этот уже пожилой, обладающий спокойной, величественной осанкой человек вынужден был несколько долгих минут бежать по Дворцовой площади, подобно зайцу, бросаясь из стороны в сторону, чтобы уберечься от пули, — за ним, стреляя на ходу, гнался террорист… Из пяти выстрелов, произведенных Александром Соловьевым, ни один не попал в цель; пострадала лишь царская шинель. Но каково было это пережить! А самое главное — как теперь было жить дальше? Как управлять Россией?