Убийственно тихая жизнь (Что скрывал покойник)
Шрифт:
– Опа, – сказал Гамаш, разглядывая предмет. – Отдай в лабораторию, пусть снимут отпечатки пальцев. И Бернар, значит, отрицает, что это принадлежит ему? Он не сказал, чье это?
Лакост отрицательно покачала головой.
– И ты поверила, что это не его?
– Не знаю. Мне не хочется ему верить, но какой-то инстинкт подсказывает, что он говорит правду.
Только с Гамашем она могла говорить о чутье, интуиции, инстинкте, не испытывая при этом комплекса неполноценности. Он кивнул и предложил ей пообедать перед отъездом в Монреаль, но она отказалась. Она хотела увидеть семью, прежде чем они все улягутся спать.
Гамаш
Ей в эту ночь не спалось, она ворочалась с боку на бок и наконец свернулась калачиком, уставясь в стену. Как дело дошло до этого? Она чувствовала, что движется к катастрофе. Что-то пошло не так. Совсем не в ту сторону. Но каким образом? Она ведь старалась изо всех сил.
И теперь среди ночи с ней заговорил прежний знакомый голос: «Это потому, что ты в конечном счете – тот же дядюшка Сол. Глупый дядюшка Сол. Твоя семья рассчитывала на тебя, а ты все пустила коту под хвост. Стыдно!»
Николь почувствовала комок в груди и перевернулась на другой бок. Посмотрела в окно и увидела свет на другой стороне деревенского луга. Она выскочила из кровати, надела халат и побежала к Гамашу.
– Там свет горит, – сказала она без всяких вступлений.
– Где?
– По другую сторону. В доме Джейн Нил. Загорелся несколько минут назад.
– Будите инспектора Бовуара. Пусть ждет меня внизу.
– Да, сэр.
Николь ушла, а пять минут спустя Гамаш увидел растрепанного инспектора Бовуара на лестнице. Они уже собирались уходить, когда услышали, как по лестнице спускается Николь.
– Оставайтесь здесь, – приказал Гамаш.
– Нет, сэр. Это мой свет.
С тем же успехом она могла бы сказать «синий дверной подсвечник» – для Гамаша и Бовуара это имело бы такой же смысл.
– Оставайтесь здесь. Это приказ. Услышите выстрелы – вызывайте помощь.
Они быстрым шагом пересекали деревенский луг в направлении дома Джейн Нил, когда Гамашу пришло в голову спросить:
– Ты взял пистолет?
– Нет. А вы?
– Нет. Но ты должен знать, что пистолет есть у Николь. А, да ладно.
Они видели свет в комнате: внизу, в гостиной, и наверху. Гамаш и Бовуар делали это сотни раз, они знали последовательность шагов назубок. Гамаш всегда входил первым, следом за ним Бовуар, готовый отбросить шефа с линии огня.
Гамаш молча вошел в темную прихожую, поднялся на две ступеньки, ведущие в кухню. На цыпочках он прошел к двери в гостиную и прислушался. До него доносились голоса. Мужской и женский. Неузнаваемые и неразборчивые. Он дал знак Бовуару, глубоко вздохнул и распахнул дверь.
Бен и Клара, ошарашенные, смотрели на них из середины комнаты. У Гамаша было такое чувство, будто он оказался в декорациях одной из комедий Ноэла Кауарда [56] . Бену не хватало только пластрона на шею да бокала мартини в руке. И Клара скорее была бы на месте на арене цирка. На ней был ярко-красный фланелевый комбинезончик, возможно с лючком сзади.
– Мы сдаемся, – сказала Клара.
– И мы тоже, – сказал Бовуар, глядя на ее одеяние.
Чтобы франкоязычная канадка оделась таким образом – ни за что в жизни!
56
Ноэл Пирс Кауард (1899–1973) – английский драматург, актер, композитор и режиссер.
– Чем вы тут занимаетесь? – взял быка за рога Гамаш.
Было три часа ночи, и он уже настроился на какую-нибудь стычку. Ему хотелось поскорее вернуться в постель.
– Именно этот вопрос я и задала Бену. После смерти Джейн я неважно сплю, ну вот и сейчас встала в туалет, смотрю – а тут свет горит. Я и пришла узнать, что тут происходит.
– Одна?
– Не хотела будить Питера, к тому же это ведь дом Джейн, – сказала она так, будто это что-то объясняло.
Гамашу показалось, что он понял. Кларе это место представлялось безопасным. Нужно будет поговорить с ней.
– Мистер Хадли, а вы что здесь делаете?
У Бена был сконфуженный вид.
– Я поставил будильник, чтобы прийти сюда. Я хотел, ну, понимаете, подняться туда, наверх.
Вся эта речь была настолько неинформативна и неинтересна, что Бовуар чуть было не уснул стоя.
– Продолжайте, – кивнул Гамаш.
– Ну, поработать хотел. Стену расчистить. Вы вчера сказали, как для вас это важно – увидеть всю картину и все такое. Ну и потом, Клара, конечно.
– Я слушаю, слушаю, – подбодрил его Гамаш.
Краем глаза он видел, что Бовуара слегка покачивает.
– Ты пыталась это скрыть, но я же видел, что ты на меня сердишься, – сказал Бен Кларе. – Я работаю очень медленно. Да и живу, думаю, неторопливо. Ну вот, хотел сделать тебе сюрприз – расчистить стену. Наверное, глупая была идея.
– По-моему, идея была прекрасная, – сказала Клара. Она подошла к Бену и обняла его. – Но ты ведь так только устанешь, а завтра опять будешь как сонная муха.
– Я об этом не подумал, – признал Бен. – Вы все же не возражаете, если я поработаю часик-другой?
– Я не возражаю, – сказал Гамаш. – Но в следующий раз, пожалуйста, ставьте нас в известность.
– Может, мне остаться помочь тебе? – предложила Клара.
Бен помедлил, – казалось, он вот-вот скажет что-то, но он только отрицательно покачал головой. Уходя, Гамаш повернулся и посмотрел на Бена – тот стоял, как маленький потерявшийся мальчик.
Глава тринадцатая
Настал вечер четверга, и на вернисаж в Уильямсбурге пришло рекордное число посетителей. Хвост урагана «Кайл», судя по прогнозу, должен был добраться сюда лишь ближе к ночи, и эти ожидания добавили остроты к их ожиданиям, словно приход на открытие выставки был равносилен подвигу и говорил о характере и мужестве. Что, впрочем, было не так уже далеко от истины для большинства Уильямсбургских выставок.
На предыдущее открытие пришли лишь сами художники да несколько взъерошенных друзей, которые подкрепились вином и козьим сыром – коза была у одного из членов совета. Этим вечером у полотна Джейн собралась ворчливая толпа людей; картина стояла на пюпитре в центре зала, укрытая отрезком материи. На белых стенах висели работы других художников, рядом стояли их авторы. Им не повезло: их работы были отобраны для выставки, на которой центром внимания была картина убитой женщины. Некоторые из сочувствия к убитой, возможно, смирились с тем, что они окажутся в тени, но, что бы они ни говорили, что бы ни думали, она превосходила их. Жизнь художника была полна несправедливостей.