Убийство деда Мороза

Барон побагровел, в чертах его лица проступила почти угрожающая жестокость. Маркиз слегка развел руками, словно говоря: «Разве это не самый лучший выход?..»

Он глядел на барона с сердечностью, почти по-братски. И в самом деле, маркизу де Санта Клаусу не часто доводилось так волноваться.

— Ну что ж! — сказал барон после долгого размышления.

Он положил руку на закругленный верх подставки для дров, ощупал его пальцами, раздался легкий щелчок, и верх подставки, приподнятый на петлях, разделился на две части. Из открывшегося углубления барон достал бриллиант и протянул его маркизу. Ровно и отчетливо он произнес:

— Второй вы найдете в…

Барон осекся, не успев завершить фразу. Маркиз де Санта Клаус нажал на верх второй подставки и обнаружил там второй бриллиант. Он положил оба камня в свой жилетный карман, словно это были мелкие монеты. Затем пригубил бокал и попытался затянуться. Сигара успела погаснуть. Маркиз прикурил от головни.

— Видите ли, барон… — начал он.

Барон стоял выпрямившись. Ни один мускул его лица, на которое падали отсветы огня, не дрогнул.

— Видите ли барон, эта сказка…

Он добродушно рассмеялся.

— Черт возьми, почему вы хитрили?

— Хитрил?

— Конечно. Я распутал это во всех отношениях сказочное дело, когда убедился, что ключ от него находится именно в сказке. Я принялся искать ошибку, подробность, которая не укладывалась бы в логику сказочного действия. Человеку чуждо совершенство — поэтому ошибка должна была существовать. Я ее нашел.

Вспомните-ка… Хрустальный башмачок. А именно: потерянная бальная туфелька. Мне говорила про нее мадемуазель Арно, потом Корнюсс. Тут-то и была хитрость.

— Что вы хотите сказать?

— Очень просто: в сказке Золушка теряет свою туфельку после бала, а не перед ним. Это меня и остановило. Почему в столь кропотливо налаженном механизме возникло такое разногласие со сказкой? Почему волшебное зрелище, столь тщательно рассчитанное, было внезапно искажено, испорчено, если хотите? И второе, что меня удивило и что отличалось от обычного сюжета. Вы, барон, до того никогда не посещали ни рождественских ужинов, ни балов и жили так замкнуто, — почему же на сей раз вы пригласили маленькую Золушку? Совпадение, по меньшей мере, любопытное. Когда я попытался объяснить себе ту необычную путаницу, которая произошла в голове папаши Корнюсса (путаницу, которая и вас должна была застать врасплох, поскольку, рассуждая здраво, вы имели все основания думать, что пьяница просто ничего не запомнит), я предположил, что Дед Мороз, который вышел от вас двадцать четвертого декабря около десяти вечера, мог быть совсем не тем Дедом Морозом, который заходил к вам без четверти десять и которому вы предложили стакан вина. Таким образом, приглашение Золушки, подгонка нарядов после их примерки, а главное — долгие вынужденные поиски потерянной туфельки приобретали смысл. В самом деле, если туфелька была не потеряна, а припрятана — вами, барон! — вы могли рассчитывать, что обе женщины, занятые ее поисками, не заметят вашего недолгого отсутствия. Больше того, случись необходимость, они подтвердили бы ваше присутствие в замке в то время, когда была совершена кража. Туфелька Золушки давала вам алиби! Прелестная идея, — но если тот, кто водится с феями, вздумает их обмануть… он должен ждать неотвратимого прикосновения волшебной палочки.

Барон опустил голову.

— Меня мучает совесть оттого, что я стал причиной смерти аббата Фукса.

— Вы виноваты только в неосторожности. Анонимное письмо в начале прошлого месяца, затем попытка кражи шестого декабря… Позвольте вам сказать, что это письмо не показалось мне достойным внимания, а попытка ограбления, отягощенная бегством на ходулях, была просто вздором. Человек в маске вел себя так, будто он ни в коем случае не собирался совершить кражу. Цель у всех этих поступков была одна: внушить мысль о готовящемся преступлении.

Двадцать четвертого декабря, когда вы явились к аббату Фуксу под видом Корнюсса и кюре достал раку из сейфа, вам, должно быть, не стоило труда убедить его, что настоящие бриллианты — не настоящие, а фальшивые. Кюре, уже три недели одержимый страхом за свое сокровище, тут же в это поверил, бросился к ювелиру, а вы в это время… Барон, я охотно выпил бы еще немного малиновой водки.

Установилась долгая тишина.

Снопы искр взмывали над поленьями. Угли шевелились как живые. Их сияние, их переменчивые отблески создавали иллюзию бесконечного движения. Казалось, там, в камине, плавится металл — самый драгоценный из всех, что существует на земле. Толстый чурбан, обглоданный пламенем, выкатился на середину очага, раздавив своей тяжестью волшебные замки, построенные из драгоценных камней и золота, которые в нагромождении золы старательно возводил человеческий взгляд.

— Чего же вы ждете, маркиз? — внезапно с нескрываемой тревогой спросил барон. — Чего же вы ждете и не задаете вопрос, который уже вот-вот готов сорваться с ваших губ? Итак, почему? Почему я, барон де Ла Файль, совершил кражу?

Маркиз промолчал. Ударом каминных щипцов барон разбил груду раскаленных углей. Казалось, молчание становится ему невыносимо, и он продолжал:

— Представлю, как вы себе говорите: «Барон влез в долги!» Или так: «Бедняга, он слишком долго прожил в уединении… Сплошные похождения, да, но вовсе не любовь!.. Барон надумал погулять». Так вы себе говорите, да? Вы ошибаетесь, маркиз!

Барон взял со столика книгу.

— Мое последнее чтение: «Жизнь суперинтенданта Фуке». Проясняет ли это для вас что-нибудь? Еще нет? А мои архивы? Вы же справлялись в моих архивах: вы могли заметить, что бароны де Ла Файль некогда были чрезвычайно удачливы. Ну что, вам еще непонятно?

— Еще нет, барон.

Барон де Ла Файль пришел в волнение. Он заходил взад и вперед по комнате.

— Чрезвычайно удачливы, я сказал… Более того, маркиз, — они умели жить в роскоши. Потому что само по себе обладание — ничто. А вот умение тратить!.. Умение с помощью золота и банкнот создавать красоту, которая тем драгоценнее, чем эфемернее: красоту нарядов, таких воздушных, что один порыв ветра может их разорвать; красоту водяных струй, таких хрупких, что малейшее дуновение может их опрокинуть и разбить на тысячи брызг; красоту фейерверков, пожираемых тьмою в миг их рождения; красоту роз, которые распускаются и отцветают за один день.

Барон бросал слова в исступлении, он пьянел от их звука. Потом он горестно рассмеялся.

— Теперь представьте себе жизнь лотарингского дворянчика, обреченного скудно кормиться бульонами да тушеным мясом, владельца замка, чья прислуга состоит из одной старухи; барона, вынужденного экономить на свечах, чтобы в Новый год участвовать в празднике святого Сильвестра, в то время как его предки… Понимаете теперь, как росла эта страсть? Похитить бриллианты, без толку упрятанные в сундук и лишь в конце каждого года предстающие нашему взору; завладеть ими и благодаря им воскресить здесь великолепие прошлого, возжечь огни на этом холме, в этом старом замке — от подвалов до флюгера на крыше. Чтобы вновь здесь блистало все, что есть прекрасного в мире: женщины, цветы, музыка — вновь как когда-то!

— А потом? — ледяным тоном спросил маркиз.

Возбуждение барона тут же исчезло.

— Потом?

— Да. Когда закончится праздник.

— Что? Вы ничего не понимаете! Потом?.. — Он устало махнул рукой. — Потом?.. Не все ли равно…

Надолго замолчав, он наконец пробормотал:

— Чего уж там! Я, по крайней мере, устроил бы праздник…

Маркиз украдкой улыбнулся. Голос барона окреп.

— Праздник, который не стоил бы никаких денег! А между тем на нем было бы все: хрусталь, тонкий фарфор, музыканты, танцы. И она, сидящая напротив меня, — такой хрупкий, такой чистый ребенок… Ну а теперь… — Он снова утомленно махнул рукой. — Не все ли равно…

— Барон, — сказал маркиз, — а теперь нужно сделать следующее. Камни без всяких комментариев отправятся к монсеньеру Жибелю. Бриллианы вернутся на свое место. Дело на этом прекращается. Думаю, будет достойно сожаления, если все сказанное здесь выйдет за эти стены.

Барон стал бел как бумага, губы его задрожали.

— Маркиз, я не могу!.. Я..

— Барон, хочу попросить у вас еще капельку этого превосходного напитка.

Кот, сидевший на карнизе, исчез.

— Но как же быть с властями? — с тревогой в голосе вдруг спросил барон. — Виновный в краже…