Убийство девушку не красит

– Парень, а зачем тебе столько валенок-то? Уж до чего в Мурманске ихнем зима студеная, а валенки одни старперы носют. А у вас город кулюторный, везде театры да музеи. Пошто в валенках туды ходют?

– Валенки?! – удивился Сергей.

– А ты как будто не знаешь! Дружок твой сказал, что тебе на всю зиму, носить будешь. А ты, я гляжу, не деревня какая…

Сергей мало походил нынче на «деревню»: аккуратно и неброско одетый в модную «Аляску», темно-синие, настоящие джинсы, теплые зимние кроссовки. Тетка же, потеснив его бедром, легко подняла одной рукой нижнюю полку и выудила на всеобщее обозрение тючок попарно сложенных «валетом» деревенских, катаных валенок. Навскидку – пар пять. Все были обмотаны неотбеленной дерюжкой и крепко перевязаны тонкой бечевкой. Впечатляло. И правда, потешный груз. Что ему делать с таким обилием валенок, Сергей не знал, но взял их в расчете на последующие за этим разъяснения.

Чтобы не делать крюк до дома, захватил тюк с собой в институт и сто раз пожалел об этом. По дороге до клиники только ленивый не прошелся по поводу его экзотического груза. Чертыхаясь, Сергей положил тюк в бельевой у сестры-хозяйки и благополучно забыл о его существовании.

Не вспомнил он про тюк и тогда, когда внезапно услышал о Димкиной гибели. Жестокой, непонятной гибели единственного друга. В Ленинград его привезли в цинковом гробу, хоронили на еврейском кладбище, не открывая.

До того дня Сергей, много лет проживший в городе на Неве, и не подозревал о существовании особого национального кладбища. И непонятно, чему больше удивлялся – самому кладбищу, маленькому и запущенному, или же принадлежности друга к великому многострадальному народу.

Само собой, горевал, не мог объяснить себе случившегося – ладно, прожившая трудную жизнь бабушка, но молодой, здоровый мужик, балагур, только вступающий в истинную мужскую пору, расставшийся с жизнью, ничего толком в ней не успев…

К горечи потери присоединилось непроходящее удивление от поминок, немного притупившее чувство утраты. Не было традиционных блинов, кутьи, обильного стола со щедрой выпивкой и закуской, не было тостов «за помин души». Только скорбные мужчины по очереди говорили печальные слова, как бы покорно принимая случившееся, а безутешные родители мало чем выказывали свое горе, сидели вплотную друг к другу, выпрямив спины и тесно держась за руки. Вдруг запели женщины. Они пели высокими голосами тихую мелодичную песню на чужом языке, и у сидевших за поникшим столом по щекам катились слезы.

Сергей, хоть и чувствовал себя чужим за этим столом, взял слово и от лица товарищей попрощался с другом коротко, выразил соболезнование родителям. После быстро ушел, поехал в общагу и вдрызг напился за помин Димкиной души вместе с ребятами.

13

Время шло, день был похож на день, работа сменялась учебой и наоборот. Из интересов на первом месте была клиника, куда скрывался от невзгод, житейских проблем, от самого себя.

Далеко за спиной осталась «болезнь» всех студентов, когда с приходом на каждую лечебную кафедру из десятков изучаемых болезней как минимум пяток с ужасом обнаруживаешь у себя.

Переболев несуществующими болезнями, Сергей перестал постоянно прислушиваться к собственному организму, выискивая в нем скрытые изъяны. Давно уже он не боялся больных с их настойчивыми и вязкими расспросами, умел повернуть беседу в нужное для себя русло, избегая рассказов о дальних родственниках и семейных неурядицах, а то и вовсе тактично, но твердо прекратить.

На кафедре к нему привыкли, все больше доверяя самостоятельную работу, рангом выше сестринских обязанностей. Сергей чувствовал собственную значимость, млел от обращения «Сергей Кириллович» и был на сто процентов убежден, что абсолютно правильно выбрал свое дело. Правда, подумывал о том, что неплохо было бы двинуться дальше, заранее готовиться к специализации. Например, перейти на торакальную или на кардиохирургию.

Весной, когда вся клиника дружно вышла на отбывание повинности субботника, Сережа с удивлением услышал от сестры-хозяйки о том, что неплохо было бы ему забрать свой пакет. Тут-то и всплыли в памяти забытые валенки. Хотел отвертеться, оставить на кафедре, но не удалось. Чертыхаясь, снова вез категорично всученный ему сверток, вновь ловил на себе насмешливые взгляды и лениво отбивался. Дома выслушал еще и насмешки матери, не преминувшей пройтись по поводу ходового накануне лета товара. Сережа беззлобно огрызнулся и свалил валенки на балкон, так и не представляя, что же с ними делать.

Через неделю мать собралась мыть окна и с утра сетовала, что неплохо было бы и на балконе хлам разобрать.

– Мать, давай не сегодня. Послезавтра буду свободен, помогу, – без особого энтузиазма вызвался Сережа.

– Куда тебе, и так спишь на ходу. Сама помою, – с улыбкой ответила мама.

Поздно вечером вернувшись домой, Сергей еще в прихожей почувствовал, как в нос ударил резкий запах корвалола. Сбросив ботинки и куртку, спешно вошел в комнату и застал бледную до синевы мать, с трясущимися руками сидящую в кресле над распотрошенным валеночным свертком. В поднятых на сына красных глазах ее стояли и немой вопрос, и животный страх, и яростный гнев.

Ничего не понимая, Сергей бросился к креслу, схватил за руку, щупая пульс:

– Мама, мам, что болит? Сердце, да?

Но мать медленно отобрала руку, покачала головой, глазами указала на сваленные деревенские обувки. Так и не поняв, в чем дело, Сергей взял в руки один из валенок, почувствовал его излишнюю тяжесть. Голенище было немного раздуто и чем-то заполнено, сверху неплотно забито клочком газеты. Потянув шуршащий, скомканный обрывок, Сережа перевернул валенок вниз голенищем и вытряхнул под ноги упругие, плотные пачки, крест-накрест заклеенные бумажными полосками.

Кроме пачек с желтовато-коричневыми сторублевками, фиолетовыми четвертными, зелеными полтинниками, были и другие деньги. Будучи парнем современным, Сергей, конечно, видел вживую американские деньги и даже держал их в руках – похожие друг на друга, невзрачные серо-зеленые купюрки. Но видел их по одной, по две. А сколько же их было здесь? Частные валютные операции карались государством строго.

Впрочем, и советских денег в таких количествах Сергей в руках не держал. Настоящими они быть просто не могли. Он ошалело посмотрел на мать:

– Мам, что это?

– Сереженька, это ты мне скажи, откуда у тебя это, – умоляюще проголосила-пропела мать.

– Мама, это не мое, – как в детстве, проныл Сергей.

– Сергей, только честно скажи, прошу тебя! Во что ты впутался?

– Мама, да что мне врать? Где мне столько платят?

Под ноги из голенищ высыпались новые и новые деньги.

Деньги были не во всех валенках, большинство оказалось пустыми, но и тех, что выпали, было вполне достаточно для испуга. Сергей даже примерно не взялся бы сказать, сколько перед ним денег. Даже в рублях, а тем более в запретных долларах.

– Это шутка чья-то, они не настоящие. Это Димка…

Димкино имя прозвучало как выстрел, смерть его была слишком ужасна, и моментально еще более опасными стали в понимании матери и сына пухлые пачки под ногами…

Ольга Петровна нагнулась, осторожно взяла в руки пачку, надорвала бумажную полоску и вытащила купюру с номиналом «пятьдесят» и портретом какого-то американского деятеля. Медленно провела подушечкой пальца по надписям, посмотрела на просвет, потерла край и уверенно заявила – не зря же в молодости вращалась среди столичного бомонда: