Убийство по Джеймсу Джойсу

— Они вовсе не мрачные.

— Хорошо. Будем надеяться, мы достаточно скоро выпутаемся из этой белиберды, чтобы выйти на волю и встретиться в Центральном парке. Все возвращается на круги своя!

Таким образом, за стол уселась поредевшая компания. Лео был в лагере, получая наставления от мистера Артифони.

— Несомненно, — сказала Кейт, передавая по кругу салат, — он читает мальчикам лекцию о тонкостях обработки пулевых ран. Если нам повезет, нынче вечером мы узнаем, отчего быстрей умирают — от пули в голову или в сердце.

— Я думала, это спортивный лагерь, — сказала Грейс. — Разве обработка пулевых ран входит в спорт?

— Каждый американский мальчик должен знать правила первой помощи, моя дорогая леди, — объявил Эммет. — Вы, безусловно, способны понять, что, если он, подобно мне, падает в обморок при виде крови и не умеет делать искусственное дыхание при симптомах Чейн-Стокса, от него явно нет никакой пользы в чрезвычайных ситуациях. Так, по крайней мере, меня информировал Лео. Я заметил, что от мальчиков по определению нет никакой пользы в чрезвычайных ситуациях, но Лео сказал, что наперед не угадаешь. Как вы видите, мистер Артифони внушает всем этим маленьким существам откровенную жажду бедствий. Если бы Мэри Брэдфорд насмерть истекла кровью, я заподозрил бы, что половина лагеря устроила это ради практики в наложении жгутов. Я абсолютно уверен, что Лео молится по ночам, чтобы у меня или у Уильяма оказалась поврежденной артерия и он бы нас спас. До чего кровопролитная обеденная беседа, не правда ли, Кейт? Будь моя воля, я запретил бы упоминать при детях даже об одном-единственном кровяном шарике. Я ответил на ваш вопрос?

Грейс усмехнулась:

— Мистер Кроуфорд, я непременно должна организовать вашу лекцию о Джейн Остин для старших студентов, просто чтобы самой прийти и послушать.

— О Джеймсе Джойсе — пожалуйста, или о чем-нибудь столь же современном. Я перечитал такие горы материалов, исключительно великолепных, что подумываю бросить милую старушку Джейн и написать о значении издателей для современной литературы. Разумеется, с дозволения Кейт.

— Кто-то обязан написать книгу о Сэме Лингеруэлле. Как далеко вы успели продвинуться? — спросила Кейт.

— Я продвигаюсь скандально медленно. Лингеруэлл более или менее рассортировывал письма в хронологическом порядке, то есть каждый сентябрь брал очередную огромную архивную папку и, отвечая, начинал туда сбрасывать все полученные письма. Стоит ли говорить, что мне было бы гораздо легче распределять их по датам, чем по корреспондентам, но исследователям это едва ли пошло бы на пользу. Письма Лоренса восхитительны, но письма Джойса реально рисуют подлинного Лингеруэлла. Особенно письма по поводу «Дублинцев». После «Портрета» и работая над «Улиссом», Джойс писал Лингеруэллу довольно редко. Вы не поверите, сколько неприятностей он пережил из-за «Дублинцев». Можете вообразить? Сегодня автор, не называя реальных мест, может с успехом печататься в скандальных газетах. Надо только уведомить: «Любое совпадение с реальными лицами или местами абсолютно случайно», — и всем сразу понятно, что это роман с намеком.

— Разве не следовало поступить точно так же по отношению к Эдуарду VII [33] ? — сказала Грейс.

— Как вы превосходно усваиваете информацию, — заметила Кейт.

— Ну, почему бы Джойсу не сказать что-нибудь об этом жирном сластолюбце? — запротестовал Эммет. — Знаю, знаю, вы намерены сообщить, что Эдуард наладил отношения с Францией. Но ему это удалось просто-напросто потому, что он идеально говорил по-французски. Лишенные какой бы то ни было морали, французы не могут не восхищаться человеком, хорошо владеющим их изысканным языком. Все равно он постоянно проводил время в каких-то детских забавах.

33

Эдуард VII (1841–1910) — сын королевы Виктории, король Великобритании с 1901 г., принимавший, о чем упоминается ниже, активное участие в образовании Антанты. Отличался сомнительным поведением и был втянут в многочисленные судебные процессы из-за своих любовниц. В «Дублинцах» о нем сказано, в частности, следующее: «Он самый обыкновенный забулдыга вроде нас с вами. Он и выпить не дурак, и бабник, и спортсмен хороший».

— Он мне всегда нравился, — объявила Грейс. — Считается, будто он терпеть не мог абстрактных идей и интеллигентных бесед и приходил в настоящее бешенство, если чья-либо одежда хоть чуть-чуть не дотягивала до непогрешимой. Но он обладал огромным тактом. Однажды у него был с визитом индийский принц, который ел спаржу, а огрызки стеблей бросал через плечо на ковер. Все прочие гости глазели на него в безнадежном ошеломлении, но старый «там-там» просто сам стал швырять огрызки через плечо, словно это самая естественная на свете вещь, и вскоре его примеру последовали остальные. Мне очень нравится тактичность такого масштаба.

— В любом случае он был лучше своей матери, — вставила Кейт, — которая наверняка беспричинно злилась, когда какой-нибудь прибывший с визитом монарх приносил в жертву ягненка на одном из лучших ковров Букингемского дворца.

— Что такое «там-там»? — спросил Эммет.

— Как я понимаю, так его называла любовница, — пояснила Грейс. — Знаете, должна признаться, что не только люблю Эдуарда VII, но и считаю, что «Дублинцев» сильно переоценивают. Я просматривала эту книгу вчера вечером после нашей чрезвычайно увлекательной беседы с мистером Страттоном. Если бы половина докторов философии в нашей стране не взяла на себя труд бесконечно о ней писать, не думаю, чтобы кто-нибудь уделил ей более чем мимолетное внимание.

— Я всегда думала так о Мильтоне, — призналась Кейт. — Когда прочитаешь «Потерянный рай» четырнадцать раз, просто вынужден, черт возьми, признать его интересным.

— Как вам известно, я не согласна, — заявила Грейс. — Но мне вовсе не хочется принижать Джойса. Я только предполагаю, что «Дублинцы» на самом деле интересны лишь тем, что ведут к «Улиссу».

— Иначе говоря, — заключил Эммет, — «Дублинцы», рисуя Дублин без Блума, никогда не отображают реальной жизни в противоположность реальной смерти.

— Нечто подобное мы говорили вчера двум нашим рыцарям. Не бессердечно ли, — продолжала Кейт, — рассуждать о кошмарности Дублина, сидя за столом и болтая о Джойсе, в то время как у нашего порога недавно погибла женщина?

— Мы знаем, — изрек Эммет, — что одни мертвы, хоть и ходят средь нас; другие еще не родились, хоть проходят все стадии жизни; третьим сотни лет, хоть они утверждают, что им тридцать шесть. Не понимаю, почему это вспомнилось мне в связи с Мэри Брэдфорд, может быть, это следует вспоминать в связи с вами.

— Это цитата ни в коем случае не из Джойса.

— Нет, — подтвердил Эммет. — На самом деле я предпочитаю женщин-писательниц — их мудрость неким образом дистиллирована целомудренностью восприятия.

— Ого!

— Нравится? Я приготовил эту фразу, чтобы начать ею эссе.

— Где вы это нашли, насчет мертвых, которые ходят средь нас?

— У Вирджинии Вулф. Жалко, что Лингеруэлл никогда с ней не переписывался. Впрочем, будь у вас хоть какие-то письма Вулф, за мной только пыль заклубилась бы.

— Эммет, не шутите такими вещами. Вопрос в том, как нам быть с Мэри Брэдфорд?

— Вы ведь не предлагаете оказать ей первую помощь через столько времени?

— Я предлагаю, не вкладывая сюда чересчур тонкий смысл, подумать о том, что, если нам не удастся установить, кто вложил в ружье пулю, жизнь Уильяма будет не слишком-то легкой, а он, как я догадываюсь, и сейчас не покоится на ложе из роз.

— Никто этого и не говорит, — сказал Эммет. — И я, хоть вы, может быть, так не думаете, привязался к Уильяму и действительно предложил, чтобы он попросил у вас разрешения оставить Джерарда Мэнли Хопкинса, замечательного поэта, и писать свою диссертацию на некоторых материалах Лингеруэлла. Но боюсь, что на самом деле его проблемы не столько сексуальные, сколько психологические; фактически вся его жизнь представляет собой одну нескончаемую оргию воздержания. Я не считаю совершение убийства, сколь бы случайным оно ни было, именно тем способом, который человек выбрал бы из всех прочих, чтобы с его помощью преодолеть двойной барьер заминки с диссертацией и сурового целомудрия. Но что мы можем сделать? Я уверен, вы не предлагаете подыскать подходящего сельского жителя и сфабриковать против него обвинение.