Убийство в Орсивале

— Какое преступление! — воскликнул он.

Она засмеялась таким смехом, что он задрожал.

— В таком случае, — продолжала она, глядя презрительно, — не угодно ли вам вспомнить тот день, когда вы украли меня у Соврези, когда вы отняли жену у своего друга, который спас вам жизнь? Подумали ли вы о том, что это преступление еще более тяжкое, еще более ужасное?

— Но ведь он этого не знал, он не сомневался ни в чем.

— Ошибаетесь, Соврези известно все.

— Это невозможно.

— Все, говорят вам! С того самого дня, как он поздно вернулся с охоты! А если вы желаете доказательств, то взгляните-ка на это письмецо, которое, все измятое и испачканное, я нашла у него в кармане одного из жилетов!

И с этими словами она поднесла к его глазам письмо, отнятое ее мужем у мисс Фанси, и Треморель сразу его узнал.

— Это фатально! — воскликнул он, подавленный, побежденный. — Но мы еще можем разубедить его. Берта, я скроюсь!

— Слишком поздно! Поверь мне, Гектор, ты не знаешь, что такое гнев такого человека, как он, когда он знает, что так отвратительно играли его доверием, так подло третировали его самого. И если он ни о чем мне не говорит, если он даже не дает нам ничего понять о своей непримиримой злобе, то это только потому, что он готовит нам ужасную месть.

Все то, что говорила Берта, было весьма вероятно. Гектор отлично это понимал.

— Что же делать? — спросил он, и горло его перехватило. — Что делать?

— Узнать, каковы его намерения.

— Но как?

— Не знаю. Я пришла просить у тебя совета, а ты сам хуже бабы. В таком случае я все беру на себя, предоставь мне действовать, а сам можешь не вмешиваться вовсе.

Он хотел было возразить.

— Довольно! — воскликнула она. — Необходимо принять меры, чтобы он не оставил нас нищими, и я сама все обдумаю и решу.

Ее позвали вниз. Она ушла, оставив Гектора одного в смертельных муках. И вечером, уже спустя несколько часов, вся фигура его носила следы таких сильных душевных переживаний, что даже Соврези участливо спросил, здоров ли он.

— Ты устал, мой добрый Гектор, — сказал он. — Чем я отплачу тебе за твою отеческую преданность?

Треморель не имел сил ответить.

«И этот человек знает все! — подумал он. — Какая выдержка, какая сила характера! Что-то он нам готовит?»

А тем временем спектакли, на которых ему пришлось присутствовать, наполняли его ужасом.

Всякий раз, как Берта давала своему мужу пить, она вытаскивала из волос большую черную булавку, окунала ее в синий флакон и размешивала ею лекарство, которое было прописано врачом.

Можно было бы предположить, что под влиянием таких ужасных обстоятельств граф Треморель окончательно откажется от дочери мэра Куртуа. Но это было бы ошибкой. Он был заинтересован Лоранс даже больше, чем прежде. Угрозы Берты, непреодолимые препятствия, душевные муки, даже само преступление если и не увеличивали его любви, то, во всяком случае, разжигали в нем страсть и только подливали масла в огонь его желаний. Одна маленькая, бледная, дрожащая звездочка светила ему во мраке его отчаяния. Он знал, что Берта не может женить его на себе на другой же день после смерти своего мужа. Должны пройти сперва несколько месяцев траура, даже, пожалуй, год, — тогда он будет в состоянии выиграть время, и в один прекрасный день его желание исполнится.

Но что скажет она? Заявит она о преступлении или нет? Скомпрометирует ли его, как сообщника? И поверят ли ей? Как она докажет, что он, любивший другую и женившийся на ней, имел свой интерес в смерти Соврези?

Ах, как он не хотел видеть Берту своей женой! Никогда, ни за какие деньги! Он ненавидел ее богатой, он презирал ее бедной; а она могла оказаться разорена, она должна быть разорена, если обо всем сообщить Соврези.

Ожидание не смущало его. Он был так влюблен в Лоранс, что мог ожидать год, даже, если понадобится, три.

Он боялся Берты и питал к ней отвращение, как к гадине, как к чудовищу. Если им приходилось оставаться наедине и она его при этом целовала, то дрожь пронизывала его с головы до ног. Ему казалось, что это не человек, а монумент.

И еще ему иной раз казалось, что она не принимает мер предосторожности, что ее могут поймать, изловить. Он сообщил ей о своих опасениях.

— Положись на меня, — ответила она. — Я желаю добиться своего и держу ухо востро.

— Могут заподозрить.

— Кто?

— Почем я знаю? Люди, прислуга, врач!..

— Велика беда! Мне до них нет ровным счетом никакого дела!..

— Будут докапываться, тебе нужно следить за малейшим движением.

Она улыбнулась. В глазах ее блеснула полная уверенность.

— Пусть ищут, — ответила она, — пусть шарят, докапываются, все равно ничего не узнают. Не думаешь ли ты, что я легкомысленно использую мышьяк?

— Ради бога, потише…

— Нет, я достала один из тех неизвестных еще ядов, которые не поддаются никаким анализам, один из тех ядов, симптомы отравления которыми не мог бы понять ни один, даже самый знающий врач нашего времени.

— Но откуда ты добыла его?

— А тебе что за дело? Я приняла такие меры, что тот, кто мне его дал, оказался в такой же опасности, как и я сама, — и он знает это. Поэтому с этой стороны ничего не бойся. Я ему заплатила настолько хорошо, что он нисколько не будет об этом сожалеть.

После долгих часов, которые ей пришлось провести у постели Соврези, она с бесконечными предосторожностями навела ослабевающую мысль больного на последние распоряжения. Так же осторожно, как и она, он коснулся этого вопроса, столь важного для Берты. Он сказал, что опасается, все ли его дела в порядке и все ли последние желания записаны на случай несчастья. Он сделал бы это, даже если бы был здоров. Не все ли равно?

При первых же его словах Берта разрыдалась.

— Глупенькая, — сказал ей Соврези. — Неужели это уже означает, что я умер?

— Нет, но я не желаю этого.

— Перестань же. Разве мы были менее счастливы от того, что на другой же день после свадьбы я все завещал тебе? Кстати, у тебя есть копия этого завещания. Будь добра, пойди принеси мне ее.

Она сразу вспыхнула, а потом страшно побледнела. Зачем ему понадобилась эта копия? Не хочет ли он ее порвать?

— Я не знаю, где эта копия, — ответила она.

— А я знаю. Она в левом ящике зеркального шкафа; иди, ты доставишь мне этим удовольствие.

И когда она вышла, он обратился к Гектору:

— Бедная женщина, бедная обожаемая Берта! Если я умру, она не переживет меня!

Треморель не нашелся что ответить, его беспокойство было невыразимо и очевидно.

«И этот человек может сомневаться! — думал он. — Нет, это невозможно!»

Вошла Берта.

— Нашла, — сказала она.

— Давай сюда.

Он взял у нее эту копию своего завещания, с видимым удовольствием прочитал ее и сказал: