Убийство в Тауэре
Шрифт:
Роберт пришел в камеру Франсис, чтобы сообщить ей это известие.
– Мы покидаем Тауэр. Я получил письмо от короля.
– Наконец-то свобода!
– Нет, – сказал Роберт холодно, потому что его тон всегда был холодным, когда он обращался к ней, – это не свобода. Скорее смена тюрьмы. Это снисхождение, потому что в этих домах с нами не будут обращаться как с заключенными и у нас будут паши слуги. – Его лицо осветилось радостью, когда он добавил: – Наша дочь тоже будет с нами.
Но радость Франсис обратилась в негодование. Она всем сердцем стремилась вернуться ко двору.
Однако
– Я всегда ненавидела сельскую жизнь, – сказала Франсис.
– Значит, ты должна научиться ее любить, – огрызнулся Роберт.
Он не был так недоволен, как она. Роберт ненавидел свою жену, но у него было кому отдать свою любовь. В последние годы он стал преданным отцом своей маленькой дочери.
«Все дни так похожи друг на друга», – думала Франсис. Она считала, что скоро умрет от скуки.
Как она устала от этих зеленых полей! Как скучала по Уайтхоллу! Ей снилось, что сидит за королевским столом, что играют менестрели и вот-вот начнутся танцы. Все ищут ее благосклонности не только потому, что она жена Роберта Карра, графа Сомерсета, который имеет влияние на короля, какого никто никогда не имел, а потому что она самая красивая женщина при дворе.
Тут Франсис просыпалась от звуков ветра, проносившегося по лугам, или от птичьего пения и с горечью вспоминала, что Уайтхолл так далеко и ее отделяют от него не только многие мили.
– Я умру, – постоянно твердила она, – если никогда больше не увижу Уайтхолл!
Франсис плакала в подушку или бранила слуг в надежде найти утешение хоть в какой-то деятельности. Но утешения она не находила – одни лишь сожаления.
Каждый день Франсис вынуждена проводить с человеком, который не в состоянии скрывать своей неприязни к ней. Роберт не мог видеть жену, не вспомнив о ее прошлых преступных деяниях, не мог забыть, что обязан ей своим падением. Единственной его радостью было выбросить из головы все мысли о ней.
Месяцами они жили в раздорах, боясь остаться наедине друг с другом, однако не в состоянии избежать этого. С каждым днем презрение Роберта становилось сильнее, с каждым днем ее злоба на него становилась все горше.
Но Роберт нашел выход из своего отчаяния. Иногда Франсис наблюдала из своего окна за двумя фигурами в огороженном выгуле – крепкой маленькой девочки и высокого, все еще красивого мужчины. Роберт учил дочь верховой езде. Высокий детский смех достигал ушей Франсис, а иногда к нему присоединялся и смех Роберта.
Они всегда вместе, эти двое. Франсис не находила в этом радости. Она никогда не хотела иметь детей – только власть, лесть и то, что она называла любовью, но это не включало материнской любви.
Франсис продолжала терзаться, в то время как Роберт учился жить ради своей дочери.
Иногда до них доходили случайные вести из внешнего мира. «Это все равно, – в отчаянии думала Франсис, – что смотреть через запотевшее стекло на спектакль, в котором тебе не позволяют играть роль». Это не жизнь, а балансирование между жизнью и смертью.
Жизнь была при дворе, где люди соперничают за власть и богатство, но Франсис больше не принадлежит к этому миру
и не может пробиться в него. Ей предстоит влачить жалкие годы в забвении, на грани мертвой жизни и живой смерти.Они все еще пребывали в ссылке, когда Рэли вернулся из своего неудачного путешествия и вскоре сложил голову на плахе во дворе Старого дворца. А когда Франсис узнала, что ее отца и мать вызвали в Звездную палату [7] и приговорили к заключению в Тауэре за присвоение чужого имущества, ее это почти не тронуло. Теперь та жизнь казалась ей такой далекой.
7
Звездная палата – королевский суд, названный так по украшенному звездами потолку зала заседаний.
Когда королева Анна умерла от водянки, никто не удивился. Она была уже на сорок шестом году жизни и долгое время болела. Некий доктор Харви открыл кровообращение и подтвердил свое открытие экспериментами; на небе появилась комета, грозившая большими несчастьями, но даже это не вызывало у Франсис никакого интереса.
Иногда Роберт с тоской вспоминал старые времена. Он размышлял, устроят ли Карлу в конце концов испанский брак или же труды хитрого Гондомара пропали даром. Как было бы здорово находиться в гуще придворных интриг!
В своем воображении Роберт с гордостью представлял королю девушку, которая выросла такой же прекрасной, как и ее мать, но красивую другой красотой.
«Моя дочь, ваше величество».
Он почти видел улыбку Якова, почти слышал его ласковый голос: «Так у тебя есть дочка, Робби. И прехорошенькая!»
Роберт попросил бы королевского покровительства для Анны. Как ему хотелось, чтобы он мог дать ей состояние и титулы! Но нужны ли они ей? У нее есть лошади, и она уже хорошая наездница. У нее есть отец, который составляет ей компанию. Она не просит большего, так зачем это ему?
Роберт и Франсис редко разговаривали и даже избегали смотреть друг другу в глаза. Они оба хотели все забыть, но служили друг другу постоянным напоминанием о прошлом.
Однажды Франсис не сдержалась:
– Милорд Бакингем, я слышала, собирается в Испанию с принцем.
– И что с того?
– Милорд Бакингем – этот выскочка Вильерс. Герцог, ни больше ни меньше!
Роберт пожал плечами. Но он ясно представил себе сцену при дворе: Яков, постаревший, но не менее любвеобильный, а у его ног красивый мужчина, сидящий на табурете, который он сам когда-то занимал.
– Говорят, нет конца почестям, которые этот человек оказывает самому себе.
– Вполне возможно.
– И тебе все равно?
– Меня это не трогает.
– А меня трогает! Я никогда не успокоюсь!
– Это твои проблемы.
Франсис резко повернулась к нему. Его спокойствие бесило ее; сознание того, что Роберт смог выстроить себе жизнь на этих руинах, в то время как она не в состоянии этого сделать, было для нее просто невыносимо.
– Этого могло бы и не случиться. Ты мог бы убедить Якова. Тебе следовало бы быть чуть хитрее – наподобие его нового дружка, милорда Бакингема.