Уцелевший

— Скажи, — промолвил испанец, — путь к спасению не закрыт для меня?

— Этот путь, в конечном счете, не закрыт ни для кого. Но совершивший неслыханные, невообразимые злодейства, истреблявший ближних сотнями тысяч, рушивший царства, множивший мировое зло и страдания, неимоверно затрудняет собственное восхождение по ступеням, ведущим к свету, растягивает путь на очень, очень долгое время. И, разумеется, платит муками за чужие горе и боль. Но трижды горе тому, кто сознательно и целеустремленно способствовал страшному, злому началу, терзающему земные миры; кто противостоял силам Света не от природной испорченности, а вполне ведая, что творит! Зарытый тобою талисман способен наделить своего владетеля великой и страшной — поистине страшной мощью. Человек, склонный пособничать силам тьмы, никогда и ни за что не расстался бы с ним по собственной воле — вспомни побежденного тобою Торбьерна... Твоим же первым побуждением было вышвырнуть окаянную вещь — но именно этого и нельзя было делать.

— Цыганка?..

— Не цыганка, — спокойно сказал защитник. — Страшное существо, хотя и не из самых сильных порождений тьмы. Хищница, охотившаяся за уцелевшим талисманом по приказу черного повелителя.

— Почему же ведьма не околдовала нас, не отняла талисмана чародейством?

— Средь бела дня ее волхвования бессильны. А когда смерклось, по вашему горячему следу пустили бродячую падаль, подъятую из Чертовой топи, на прибрежье которой Бертран де Монсеррат совершил клятвопреступление. Сперва эту нечисть направил за тобою разъяренный Торбьерн...

Кастильский рыцарь выпучил глаза:

— Да ведь я собственноручно утвердил его башку на замковом парапете!

— Какая разница? Там, где Торбьерн обретается ныне, его тело сохранно и невредимо. Правда, нельзя сказать, будто телу приходится сладко в адском пламени, однако это лишь распаляет жажду мести. Близ хижины тебя выручила чистейшая случайность, Родриго, — и небольшое содействие с моей стороны. Тварь, явившаяся в облике старой цыганки, науськала упыря вновь. Ты одолел и уничтожил его...

— Прости, — перебил кастилец, — но разве сейчас не могут они подглядывать за нами исподволь, разве не явятся сюда за спрятанным талисманом?

— Так и случилось бы, но мое зримое присутствие удесятеряет защитную мощь. Никакая злобная нечисть не властна проникнуть в тайну, которую мы оба сохраним свято. Я полагаюсь на тебя, Родриго.

Хранитель простер светоносную десницу.

— Мне пора скрыться от твоего взгляда. Подай же сюда колчан и прими необходимо нужный в этом долгом и многотрудном странствии дар.

Тонкие полупрозрачные пальцы коснулись нескольких стрел из десятка находившихся в кожаном туле.

— Наконечники обратились теперь серебряными. Такая стрела, ты помнишь, разит наповал нечисть и гниль, неуязвимую для обычного острия. Да и потусторонние чудовища вовсе не радуются ране, причиненной серебром. Подаренная тобою монетка наверняка обожгла ведьмину ладонь, как опалил бы твою руку раскаленный уголь.

— Прощай до грядущей — надеюсь, не слишком скорой встречи. Постарайся исправить елико возможно больше совершенных грехов. Чего не в силах исправить — попробуй искупить раскаянием и сотворенным добром. Люби Эрну: ты отнял у нее все, и должен восполнить женщине утраченное. Взаимная любовь поможет выпрямиться и ей самой. Восхождение будет легче... Живи достойно человека, Родриго!..

Очертания неземной фигуры стали расплывчатыми, голубое сияние померкло. Мгновением позднее на прогалине воцарилась тьма, сквозь которую постепенно пробился к заново обвыкавшимся во мраке глазам испанца слабый свет бесконечно далеких звезд. Лишь сейчас Родриго заметил, что незнакомец мудро и милосердно испепелил тошнотворные ломти вурдалачьей плоти, разметанные у каменной стены яростными ударами клинка. Избавил Эрну от гнусного зрелища, подумал кастилец.

— Родриго, — слабо послышалось сверху, — Родриго, где ты? Где мы? Родриго, милый, помоги мне спуститься, здесь так неудобно...

Рыцарь принял баронессу на могучие руки, прижал к себе, поцеловал, осторожно поставил на землю.

— Я, кажется, упала в обморок, — блекло улыбнулась Эрна. — Удивительно, что не упала вниз... Где лошадь? И... и...

— За нами гнался шальной заблудший волчина, — беспечным голосом сообщил Родриго. — Видно, забрел откуда-то с севера, оголодал, отощал, еле на ногах держался. Я попотчевал его стрелой, и бедняга умчался восвояси. Боюсь, не выживет, а волки в Англии, сама знаешь, редкость неимоверная. Беречь надобно, лелеять, — а я бедную зверюгу из арбалета в расход вывожу!

Эрна, совершенно проснувшаяся, неожиданно посвежевшая, смотрела на Родриго во все глаза и только дивилась неумелой, наспех изобретаемой лжи.

— Нужно дозваться или разыскать Аладу, — сказала она чуть погодя. — Иначе придется строить шалаш и отлеживаться в нем, покуда не подживет твоя ступня.

Испанец весело засмеялся и запрыгал на правой ноге.

— Что это значит? — воскликнула Эрна.

— Вывих у меня приключился. А потом стопа как-то незаметно крутнулась в суставе и прыгнула аккурат куда природой положено. Даже не болит, поверь на слово.

— Ни единому твоему слову я сейчас не верю, — возразила Эрна. — Не хочешь рассказывать — не надо, я не в обиде. Только ответь, если это действительно был заблудший волчина, — почему ты велел мне закрыть глаза? Эка невидаль, волк!

Родриго предусмотрительно пропустил последний вопрос любовницы мимо ушей.

— Даже если наша лошадка исчезла бесследно — в чем я отнюдь не убежден, — можно продолжить путь без особых трудностей. Оружие при нас. Бедняга Марфиль остался лежать на тропе. Я устрою тебя в уютной развилке ветвей, повыше от земли, а сам отправлюсь к дороге, заберу переметные сумы, вернусь — и мы соорудим преуютное беличье гнездышко, теплое и безопасное. Скоротаем ночь, а поутру двинемся в дальнейший путь, — правда, уже пешком, но это еще не самая большая беда в подобном путешествии, поверь.

— Я боюсь оставаться одна, — заявила Эрна. — Хочешь идти к тропе — пойдем вместе.

— Хорошо, — вздохнул Родриго.

* * *

Развилку подобрали на славу — тройную, надежную, просторную. Испанец выложил ее нарубленными сучьями, набросал сверху толстый слой мягкой травы, даже умудрился обнести это незамысловатое пристанище подобием низенького редкого плетня, дабы ненароком не свалиться во сне с высоты восьми или девяти футов. Беглецы забрались наверх, тесно прижались друг к другу, плотно укутались толстым всадническим плащом Родриго. Рыцарь, совершенно обессиленный напряжением последних суток, уснул почти тотчас, но Эрна де Монсеррат, чудесным образом отдохнувшая за полчаса, подаренных мудрым хранителем, еще долго лежала, глядя сквозь филигранную листву на золотые, серебристые, синеватые звездные россыпи, мерцавшие в недосягаемой вышине, до которой хоть всю жизнь пытайся долететь — не долетишь, даже если иметь орлиные крылья и мчаться без передышки и не останавливаясь ни на один миг... А быстро ли можно перенестись туда мыслью? Да во мгновение ока! И увидеть все-все звездочки именно такими, какими представляешь с далекого детства... Просто взять — и мигнуть, и вот мы уже на той, серебряной, трепетно сверкающей прямо над головой... Она совсем крохотная, не больше травянистого пригорка, на котором маленькая Эрна любила растягиваться, подставляя лицо горячим лучам июньского солнца. Лучи просачивались через тонкую кожу сомкнутых век розовым светом, а рядом жужжали невидимые пчелы, благоухали медунка и клевер, терпко пахли зноем сохнущие травы, чьих названий девочка еще не зна...

Эрна и сама не заметила, как уснула. Впрочем, заметить перехода от бодрствования к дремоте не удается, наверное, никому из живущих.

* * *

Четыре дюжины копыт грохотали по Хэмфордской тропе, и сплошной, густой гром, в котором было уже ни отдельного случайного лязга подковы о подвернувшийся камень не различить, ни всхрапа не разобрать, ни гиканья не расслышать, катился по лесу, точно исполинский чугунный шар, запущенный рукою великана, вздумавшего поиграть в кегли.